МЭЙ ПЭНГ. ЛЮБИТЬ ДЖОНА. ЧАСТЬ ВТОРАЯ - (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

После обеда Эллиот пригласил нас к себе домой на вершине Лорел Каньон. Дом Эллиота стоял на опорах, и с него открывался захватывающий вид на Лос-Анджелес, который просто очаровывал нас с Джоном. Джон растянулся на кушетке и стал рассматривать город. Арлин занялась изучением голливудских холмов через телескоп Эллиота. Я же продолжала болтать с Эллиотом и Дейвидом Кассиди. Всем было хорошо и спокойно. Вдруг Джон встал и вышел из комнаты. Я последовала за ним. "Тебе плохо?" – спросила я.

Мысли Джона были где-то далеко. Что-то беспокоило его, и он не хотел говорить. "Я хочу домой", – резко сказал он. По дороге домой Джон молчал, а потом до самого вечера игнорировал меня. Он то и дело разговаривал с Йоко, которая все время повторяла ему, как она волнуется.

По дороге в студию Джон по-прежнему оставался замкнутым. Он пару раз выпил и немного ожил, лишь когда неожиданно пришел Элтон Джон. У них завязалась оживленная беседа. Элтон немного посмотрел и ушел. Через несколько минут в студию вошел Харри Нильсон, а затем приехала Шер. Спектор работал над песней " Love Comes Knocking " (Любовь Стучится ко мне). Пока все ждали, Шер сидела рядом со Спектором, вспоминая те дни, когда она пела в его вокальной группе. Шер захотела спеть на этой новой пластинке, но Спектор отказался. "Я могу это петь, Фил, ты же знаешь", -просила она.

"Нет!" – отвечал продюсер.

"Пожалуйста, позволь мне спеть."

"Нет!" – снова обрубил Спектор.

Их разговор так раздражал, что я вышла из студии и посидела некоторое время в другой комнате. Когда вернулась, Джона не было.

"Куда ушел Джон?" – спросила я Спектора.

"Он смотался."

Я села в барракуду и поехала вслед за ним. К моему приходу домой Джон уже успел напиться.

"Джон, скажи мне, пожалуйста, в чем дело?" – попросила я сразу.

Он не ответил и злобно посмотрел на меня. Я подошла к нему и попыталась обнять, но он оттолкнул меня.

"Что я сделала?" – спросила я, снова приблизившись к нему. Он еще сильнее оттолкнул меня. Затем он схватил меня за волосы и так рванул, что моя голова запрокинулась.

"Джон! – закричала я – За что?"

Он отпустил мои волосы и начал ходить взад и вперед. Потом остановился и посмотрел на меня. Его взгляд был полон злобы. Я знала, что он может взорваться в любую секунду. казалось, он может даже ударить меня.

"Ты сама знаешь!" – наконец выпалил он.

"Не знаю! Не знаю!" – выкрикнула я.

Джон сделал большой глоток водки. "Ты флиртовала с Дейвидом Кассиди."

Я была поражена. "О чем ты говоришь?"

Джон начал ходить вокруг меня кругами. "Ты сегодня ждала его во дворе,когда он пришел к нам. Потом в ресторане ты заказала то же, что и он."

"И что это значит?"

"Это значит, что я всегда знал, что ты будешь обманывать меня, теперь у меня есть доказательство! – крикнул он. – Ты флиртовала с Дейвидом Кассиди."

"У тебя разгулялось воображение, Джон, я люблю тебя. Мне не нужен Дейвид Кассиди."

"Не ври мне. Я не выношу, когда мне врут!"

"Я не вру", – ответила я.

"Ты – лгунья! – крикнул он. – Ты что не знаешь, кто я? Я – Джон Леннон". Тут Джон взорвался. Он схватил мои очки, швырнул их на пол и растоптал их. На кофейном столике лежала камера, которую он купил мне, и Джон со злостью врезал ей по столу. Он заметался по дому, громя все, что было на пути. Вазы и лампы летали по комнате. Он набрасывался на мебель, переворачивал столы. Ломал стулья. Я стояла в оцепенении и в ужасе от всего этого."

Вдруг позвонили в дверь. "Скажи Арлин, чтобы она ушла, – закричал Джон. – Я хочу быть с тобой наедине."

"Я не могу прогнать ее, она здесь живет."

"Прогони ее! Я хочу, чтобы в доме кроме нас никого не было."

Джон подбежал ко мне, снял с моего плеча сумку, выпотрошил содержимое на пол и отыскал там ключи от машины. "Пусть она уедет, а то я разобью машину. Скажи Арлин, чтобы она уехала на машине, а то я..." Я подошла к входной двери, открыла ее. "Я услышала, что здесь творится, и побоялась открыть своим ключом, сказала Арлин, увидев меня. – С тобой все в порядке?"

На мгновение мне захотелось уехать вместе с ней, но я знала, что должна остаться с Джоном и как-нибудь успокоить его. Уехать значило бы только убедить его, что я флиртовала с Дейвидом и что мне действительно наплевать на него. Хоть я и была напугана, я знала, что, если останусь, у меня будет шанс, которым можно воспользоваться. Я сунула Арлин ключи от машины. "Покатайся немного, – сказала я ей. – Переночуй у кого-нибудь."

"У него зловещий голос. Ты уверена, что тебе не нужна помощь?" "Арлин, уходи, пожалуйста."

Мы молча посмотрели друг на друга. Я знала, что Арлин хочет, чтобы я ушла с ней. Но я так же знала, что она понимает, что я не пойду.

"Я позвоню тебе", – сказала она и ушла.

Когда я вернулась в гостиную, Джон был у телефона. "Я звоню Йоко! – закричал он. – Я все ей расскажу."

Джон нашел Йоко за кулисами в Кенниз Каставейз, когда оставалась минута до начала премьеры ее шоу. Когда она подошла к телефону, он закричал: "Йоко, ты была права. Ты была права." Затем он приказал мне взять трубку параллельного аппарата в другом конце гостиной.

"Мэй, ты слушаешь?" – спросила она.

"Да."

"Слушай, Мэй, я же говорила тебе не давать ему спиртного. Ты теперь знаешь, что происходит, когда он пьет."

"Ты была права, Йоко" – снова сказал Джон.

"Джон, – ответила Йоко – ты пьян. Тебе нужно успокоиться. Сейчас тебе нужно успокоиться. Мне надо выступать. Я позвоню тебе позже." Она повесила трубку.

Следующие полчаса Джон продолжал обливать меня потоком оскорблений и обвинений. "Тебя интересуют только мои деньги, – сказал он. – Ты знала, что в тот день, когда ты уехала в Лос-Анджелес, Йоко заморозила твою зарплату? У тебя нет денег Что ты об этом думаешь?"

"Я люблю тебя, Джон. Вот почему я здесь. Разве я не помогала тебе экономить деньги?"

"Когда я уезжал, Йоко сказала, чтобы истратил на тебя не более одной тысячи долларов. Она была права. Ты охотишься за богачами, вот и все."

Я встала, и начала ходить по комнате. Джон стал ходить за мной следом, пиная на своем пути валявшиеся предметы и повторяя все, что говорил раньше.

"Откуда у тебя эти бешеные идеи?"

Джон не останавливался, и казалось, что ему доставляет удовольствие свой собственный гнев, как будто это наполняло его силой. Он снова был жертвой, но на этот раз считал себя моей жертвой. Чем более беспомощным он себя чувствовал, тем в большую ярость он впадал.

Наконец зазвонил телефон. Это была Йоко. Она только что завершила свое выступление. "Возьми другую трубку" – крикнул он.

"Йоко, скажи ей, что ты говорила мне, что она будет обманывать меня." Йоко молчала.

"Скажи ей, что ты говорила мне, что она со мной только потому, что я знаменит!" Йоко не отвечала.

"Ты была права, Йоко – она обращается со мной как со звездой. Скажи ей, что ты говорила мне, что она охотится за богачами, и со мной она только из-за моих денег."

Она нервно хихикнула. я не знала, что делать. Мне было известно, что Джон запутался в себе и страдает паранойей. Я также знала, какой непредсказуемой могла быть Йоко. Я не подходила ни одному из них. Йоко навешивала Джону всякие вещи, чтобы сохранять свое превосходство над ним. Мне, наверное, следовало догадаться, что она будет наговаривать ему обо мне неправду, которой Джон будет верить, чтобы не подрывать свой идеализированный образ Йоко. Я знала, что Джон должен был считать Йоко совершенством. Таким образом он пребывал в уверенности, что у него всегда есть надежная защита с помощью при необходимости. Однако Йоко пришлось удалить от себя Джона. Манипулируя им таким образом, после того, как она выкинула его, Йоко подвергала меня опасности. Я была так поражена ее действиями, что мне стало дурно.

"Скажи ей, что ты мне сказала, что ей нужны только мои деньги." Йоко хихикнула снова.

"Мэй, ты знаешь, как люди болтают, когда напьются, скажи."

"Она хочет использовать меня."

"Видишь, что происходить, когда ты поишь его водярой."

"Йоко, ты наверное его не видела таким. А если видела – звала кого-нибудь на помощь. Я здесь одна, ты знаешь, что Джон может стать опасностью. Он может сделать что-нибудь со мной или с собой. сейчас не время обвинять меня в том, чего я, как ты знаешь не делала" – спокойно ответила я.

"Скажи ей, что она будет обманывать" – убеждал Джон.

"Ты врала мне, Йоко, про Мэй!" – крикнул Джон и бросил трубку. Через несколько минут зазвонил телефон. Джон схватил его.

"Ты врала мне", – и он снова бросил трубку.

Телефон все звонил и звонил.

"Пусть звонит", – крикнул он. Потом он посмотрел на телефон и пнул его. "Вот, сука!"

Джону не сиделось. Он ходил по комнате и шумел на меня.

В конце концов он поднялся наверх и плюхнулся на кровать. В доме вдруг стало тихо. Я попыталась осмыслить случившееся. Как могло что-то столь обещающее и прекрасное обернуться ночным кошмаром. До самого утра я так и сидела, тихо плача. По крайней мере,когда Джон проснется, он все забудет.

Через час проснулся Джон. Он спустился по лестнице и со злостью посмотрел на меня. "Мы возвращаемся в Нью-Йорк."

Я попыталась заговорить, но он не дал мне и рта раскрыть.

"Все кончено", – крикнул он.

"Джон..."

Я заказала авиабилеты по телефону. Потом я сообщила Арлин, что мы возвращаемся. По моему голосу Арлин могла понять, в каком отчаянии я была. "Я быстро", – сказала она. Я доложила Джону и заплакала.

Через час приехала Арлин и Джимми. По дороге в аэропорт все были чрезвычайно натянуты. Мы с Джоном молчали. Джимми неудачно шутил, но никто не смеялся. Полет также был напряженным. В аэропорту нас ждали Синтия и Ричард Росс – владелец ресторана "Дом", мой друг, которому симпатизировал Джон.

Джон уехал в Дакоту, а меня отвезли в Стэнхолл.

Я осталась с Синтией, которая выслушала меня. Потом позвонила Йоко: "Все нормально, он дома – спит. Успокойся, я не собираюсь ебаться с ним. Утром Джон тебе позвонит."

Утром позвонил Джон и мы спокойно поговорили. "Не знаю, что на меня нашло, – мягко сказал он. – Ты не поехала бы со мной в Калифорнию?" "Я еду, потому что я люблю тебя."

В начале ноября у нас были еще две записи, каждая из которых была такой же дикой, как и раньше. Затем все вдруг отложили, потому что Фил и Джон не знали, что же они хотят записывать.

Следующие две недели мы отдыхали и встречались с друзьями. Несколько раз у нас был Спектор, и они с Джоном начали писать вместе, а Джон сочинил несколько своих собственных вещей. Он также много встречался со своими адвокатами, которые хотели подготовить его к процессу по разделу компании Эппл. Мы также более успешно противостояли звонкам Йоко. Я стала отключать параллельный телефон в спальне, так что, когда внизу раздавался звонок, мы наверху его не слышали.

Как-то вечером мы решили сходить в Рокси. Когда мы ждали у входа в этот клуб, к нам подошел мужчина с приятной внешностью "Привет, Джон. Как дела?" – сказал он.

"Отлично."

Этот мужчина был доктор Артур Янов. Янов был психологом, открывшим примальную терапию и опробовавшим ее на Джоне и Йоко. Джон поболтал с ним несколько минут, а потом, улыбнувшись, сказал: "А Йоко побила тебя, не так ли? Она выиграла."

Когда мы вошли в клуб, Джон объяснил мне, что во время лечения Йоко все спорила с Яновым, что лучше для Джона. "Янов вел себя очень круто, – отметил Джон, – но он не мог тягаться с Йоко. Она наблюдала за всеми его действиями, проанализировала их и нашла, что можно сделать лучше."

Я вспомнила, что сказала мне Йоко, когда я впервые пришла работать в Дакоту, и от этого воспоминания мне стало дурно.

Через несколько дней Йоко вдруг объявила, что немедленно вылетает в Лос-Анджелес посмотреть, как у нас идут дела. И не успели мы узнать об этом, как уже ехали в ее дорогое бунгало в отеле Беверли Хиллз, чтобы пообедать с ней. Мне было неспокойно: что еще могло стрястись?

Йоко выразила неподдельное удивление, увидев Арлин, которую мы попросили присоединиться к нам. Тут она впервые узнала, что мы нарушили ее указ жить в изоляции. Однако Йоко промолчала. Позже она сказала нам, что все наши проблемы из-за того, что мы позволили Арлин жить с нами. При постороннем, сказала она, мы не можем стать более близкими друг другу.

За обедом, однако, Йоко сказала мне: "Я рада видеть, что он успокоился, и у вас все нормально." В тот вечер Джон навестил ее в отеле и провел с ней один или два часа. Вернулся он в приподнятом настроении потому что Йоко была довольна всем. Через несколько дней она улетала назад в Нью-Йорк.

После отъезда Йоко все было спокойно и хорошо, и Джон в последующие десять дней был в отличном настроении. Когда у него было желание, он много читал, и вот Джон решил прочесть все книги в доме. Каждый день мы сидели возле бассейна и тихо читали.

Джона захватили две книги, подаренные ему Тони Кингом: "Страх и ненависть в Лас-Вегасе" Хантера Томпсона и "Портрет супружества" Нигеля Николсона, которая, как сказал Тони напомнит ему его женитьбу на Йоко. Джону очень понравилась книга Томпсона, в которой этот журналист, бывший наркоман, показал теневую сторону американской жизни. Его также захватила мысль сняться в главной роли в фильме по этой книге. С другой стороны, "Портрет супружества" сильно расстроил его. В этой книге анализировалась пятилетняя супружеская жизнь Виты Сэквилл-Вест и Гарольда Николсона. Оба они вели бисексуальную жизнь и изменяли друг другу, но все же смогли развить свои отношения до глубокой и долголетней дружбы, несмотря на несовершенство их брака. Джон был очень потрясен темой сексуальной несовместимости на фоне сильной эмоциональной привлекательности и тем, что, как ни старайся, брак, похоже, всегда остается несовершенным.

Ночные кошмары, которые были в октябре, похоже, прошли. Джон предложил съездить в Сан-Франциско, и мы пригласили Тони Кинга, Майка Хейзелвуда и Арлин присоединиться к нам. Когда Йоко позвонила, Джон рассказал ей об этом плане. Позвонив потом снова, она предложила нам разыскать Джерри Рубина, который был в Сан-Франциско, а также Стива Мариша, молодого медиума, который произвел на нее большое впечатление своими способностями.

Джон пошутил: "Йоко хочет получить от них доносы на нас". Он, кажется, был в отличном настроении и вел себя так, словно его ничто не волновало в этом мире.

За день до нашей поездки в Сан-Франциско Джон, проснувшись утром, сел в постели, посмотрел на меня и нахмурился. Я села на краю кровати и что-то сказала ему, но он молчал. Я поняла, что его что-то беспокоит. "Джон, что мы будем делать сегодня?" – спросила я.

После долгой паузы он сказал: "Я хочу съездить на пляж".

Когда мы одевались, я повернулась к нему и сказала: "Ну ладно, Джон, говори, что такое."

Он отрешенно посмотрел на меня. Потом сказал: "Я думал, что будет лучше сказать тебе это на пляже. Но, может быть, лучше, если скажу сразу, не откладывая. По-моему, нам пора расстаться."

Я была поражена. "Почему? – спросила я. – Почему?"

"Мне так кажется. Просто пора." Он не мог дать никакого другого объяснения.

"Ты уверен?"

"Да."

Было видно, что он серьезен.

"Когда ты хочешь, чтобы я ушла?"

"Ну, когда соберешься с духом."

Не было никакого смысла в этом поступке Джона. Мы были счастливы, как никогда. Все шло как никогда гладко. Я чувствовала себя так, как будто мне вмазали по лицу безо всяких причин. Мне хотелось поскорее убраться оттуда. Я достала свой чемодан и стала кидать туда мои вещи. Джон посмотрел на меня молча, и я молчала. Затем он встал и пошел поговорить с Арлин. Он сказал ей, что мы расстались и что он хочет, чтобы она оставалась со мной. Он даже предложил нам съездить в Европу.

Арлин вошла в спальню и обняла меня. "Не беспокойся, я позабочусь о тебе", – мягко сказала она.

Я была в шоке и говорила с трудом. "Я хочу уйти отсюда – сейчас же", – выдавила я.

"Я иду с тобой".

Менее чем через полчаса мы с Арлин уже собрались и были готовы уходить. Мы отнесли чемоданы в машину. Я подошла к Джону. "Вот твой ключ", – сказала я. Вручив ему ключ, я выбежала из дома.

Нам с Арлин было некуда идти, и мы поселились в мотеле на бульваре Сансет. В комнате мы попытались осмыслить происходившее. Ни у одной из нас не было денег. У нас не было работы. Нам негде было жить. Джон неожиданно и необъяснимо подрубил сук, на котором мы сидели, и я чувствовала себя разбитой, подавленной и была в панике.

На следующий день мы узнали, что в предыдущую ночь Джон ходил в клуб Рокси вместе с одной черной девицей, которая была весьма известной шлюхой. Я еще больше расстроилась и чувствовала себя такой опустошенной, что молчала целую неделю.

В конце концов я поняла, что у меня нет выбора. Пора было возвращаться домой в Нью-Йорк и начать новую жизнь. На следующий день мы с Арлин купили билеты и улетели в Нью-Йорк. Я вернулась в свою квартиру. Несколько дней я чувствовала себя несчастной и одинокой. Все мои мысли были о Джоне. Мне не хотелось признавать это, но у него была темная сторона, наводившая на меня ужас, и, что хуже, сторона, которую понимала только Йоко. В воскресенье, к концу моей первой недели в Нью-Йорке, я решила позвонить ей.

"Это Мэй", – сказала я, когда она подняла трубку.

"Да, Мэй."

"Йоко, я не хотела тебя беспокоить." Она молчала, и я продолжила. "Я забыла, как здесь холодно в это время года."

"Ты не в Лос-Анджелесе?"

"Я в Нью-Йорке."

"Приезжай сюда. Прямо сейчас. Быстро. Я должна видеть тебя."

Через полчаса я была у двери Йоко. Она тепло приветствовала меня, и мы уселись в гостиной. "Ты в порядке?" – спросила она.

"Я все еще в шоке", – ответила я.

"Что случилось? Рассказывай все по-порядку."

Она напряженно слушала и понимающе улыбалась в то время, как я рассказывала о странном поведении Джона. К концу моего рассказа она не удержалась от смеха. "Все нормально, все нормально, – сказала она. – Ни о чем не беспокойся." Йоко улыбнулась мне и сказала: "Знаешь, а ты нравишься Майклу Бреккеру. Я попробую это устроить."

Я не могла поверить в это. Она хотела решить мою проблему тем, чтобы свести меня с музыкантом из своей группы. "Мне не нужен Майкл Бреккер", – спокойно сказала я.

"Может, мы попробуем тогда Рика Маротту?" Маротта тоже был в ее группе.

"И Рик Маротта мне не нужен."

"Мэй, – сказала она, – ни о чем не беспокойся. Ты по-прежнему можешь работать у меня. Оставайся здесь. Почему бы тебе не взять второй телефон для своих дел. Дай этот номер своим друзьям, и пусть они звонят тебе сюда. Пусть эта квартира будет твоим новым домом? Я хочу, чтобы ты работала у меня."

"Просто восхитительна!" Эти слова Джона о ней пронеслись у меня в голове. Я всегда считала Йоко непредсказуемой, и в этот раз она была непредсказуемой более, чем когда-либо. Теперь я понимала, что непредсказуемость и сила Йоко позволяли ей плести интриги и убеждать собеседника, что все ее действия важны для какого-то большого плана. Я любила Джона. Мне нужна была помощь Йоко – и она как будто была готова оказать ее мне! Ее маневры восхищали и смущали, и я знала, что в любой момент, быть может, все повернется против меня, если только каким-нибудь образом Джон не решит освободиться от ее чар.

Остаток того дня и вечер я провела в Дакоте. Время от времени Йоко заглядывала ко мне, стараясь сделать так, чтобы я чувствовала себя свободно и хорошо. Вторник я также провела в Дакоте. В тот вечер мы пошли поужинать. За ужином она сказала: "Знаешь, я разговаривала с Джоном."

"В самом деле? – спокойно ответила я. – Как он?

"Нормально. Он был с той черной пташкой. Ерунда. Он сказал, что раньше у него никогда не было черной и он хочет попробовать с одной. Он побудет с ней, а потом вышвырнет ее."

Йоко пригласила меня ночевать в Дакоте, но я отказалась, сказав, что побуду с ней до тех пор, пока она не уснет. Я почувствовала, что она одинока. Йоко только что закончила свои выступления в Кенниз Каставейз. Больше всего она любила славу. И вот, побыв немного в центре внимания, она снова беспокоилась от того, что она не на виду у публики. Мы немного поговорили, а потом Йоко захотела спать. Она встала и переоделась в ночной халат. Я села на краю ее постели и тихо разговаривала с ней, пока она не заснула. После этого я встала и покинула ее квартиру.

На следующий день, когда я была в Дакоте, зазвонил телефон. В трубке раздался голос Джона: "Привет, Йоко."

"Одну минуту, Джон", – ответила я и пошла за ней. "Джон на телефоне", – сказала я. Йоко взглянула на мое смущенное лицо и засмеялась. Она поговорила с Джоном, а потом вошла в гостиную и села рядом со мной. "Он тоже смутился, услышав твой голос, – весело сказала она. – Ни о чем не беспокойся."

С этого момента Йоко начала обмениваться бесконечными звонками с Джоном.

"Слушай, Мэй, – сказала она на следующий день. – Джону нужно, чтобы кто-нибудь был с ним. Сейчас его должен навестить Джулиан, а он боится увидеть своего сына. Ты знаешь, он не видел Джулиана почти три года. Я не могу быть там. Я не лажу с Джулианом."

"Я могу вернуться к нему, если он хочет меня, но не потому, что ты хочешь этого", – ответила я.

Йоко пожала плечами. "Мы должны думать о Джоне, Мэй. Для того, чтобы Джон позаботился о Джулиане, кто-то должен позаботиться о Джоне. Вот и все дела. Джон уже сходит с ума. Ты же не хочешь, чтобы он снова потерял контроль над собой, не так ли? Как только Джулиан уедет, ты тоже можешь уйти. Это всего на пару недель."

Мне хотелось вернуться, но не в роли мачехи. Я так и сказала Йоко, но ей было все ни почем. Она приложила всю силу своего убеждения, и я два долгих часа препиралась с ней. Наконец мы обе замолчали. Я спокойно сказала: "Мне нужно несколько дней, чтобы обдумать все."

"Я скажу Джону". Она встала, чтобы позвонить. Вернувшись, Йоко сказала: "Мэй, ты должна ехать сегодня вечером. Джон сказал мне: "Йоко, мне нужен кто-нибудь сегодня ночью. Ты знаешь, что со мной." "Мэй, ты понимаешь, что это значит, ты ведь знаешь, что с ним. Ты должна это знать теперь."

Было семь часов. Йоко заказала мне билет на поздний рейс. Убеждая меня не беспокоиться, она быстро отправила меня. Я вернулась в свою квартиру, собрала вещи и направилась в аэропорт. Через семь часов, в четыре утра, я снова была в Лос-Анджелесе. За время полета я собралась с духом, и было похоже, что я хотела быть с Джоном. Мне также было ясно, что даже если наша связь возобновится, я не смогу рассчитывать на то, что Джон будет способен контролировать иррациональную часть своей личности.

За время моего отсутствия Джон вернулся в квартиру Гарольда Сидера в Западном Голливуде. Когда я приехала туда, никто мне не ответил. Я толкнула дверь, и она открылась. "Джон, – позвала я , – Джон." В квартире было пусто.

* * *

Джон пришел только в шесть вечера... Потребовав, чтобы я приехала к нему немедленно, он отсутствовал более двенадцати часов.

Когда на лестнице послышались его шаги, я была в спальне. Увидев меня, он прыгнул на кровать, притянул меня к себе и крепко сжал. Затем прошептал: Прости меня, Фанг Йи. Прости. Я так скучал по тебе".

"Джон, – сказала я, почему тебя не было здесь, когда я вернулась?"

Он кинулся в объяснения.

"Я разнервничался в ожидании тебя. Мы с компанией пошатались. С той подругой я кончил в отеле. Я не хотел с ней. Я все время говорил, что моя хозяйка возвращается в Л.А., и что хочу только ее, хочу мою даму. Когда она увидела, что я не хочу с ней, она позвала других, и мы поехали в Маллхолланд Драйв и приняли немного кислоты."

"Я посмотрела на него, и он нежно улыбнулся. "Когда я проснулся в тот день, мне стало ясно, как сильно я люблю тебя. Мне стало страшно. Мне было так страшно приблизиться к тебе, я был напуган. Потому я попросил тебя уехать."

Он начал покрывать меня поцелуями, а потом сказал: "А я ведь надул Йоко." Джон засмеялся. "Я стал названивать ей и говорить, что свихнусь, если со мной не будет кого-нибудь. Я знал, что так она пришлет тебя ко мне, что и произошло. Я ведь не мог сказать ей, что скучаю по тебе, не так ли?"

Одни мужчины позвонили бы прямо мне, другие сказали Йоко правду – но Джон не мог.

"Понятно, Джон", – сказала я тихо. Мне хотелось быть с ним, и я понимала, что даже та его часть, что любила меня, была по-прежнему связана его игрой с Йоко. Я надеялась, что со временем я смогу сделать так, что он будет любить меня больше.

Тем не менее было неизбежным то, что время от времени я не буду знать, что со мной происходит. Это было ужасно, но мне верилось, что дело того стоит. Дело того стоило, потому что я сильно любила его.

Выпив свой утренний кофе, Джон сказал мне: "Ты знаешь, что Джулиан приезжает?"

"Йоко сказала мне."

"Я волнуюсь, я не знаю, какой он теперь. Не знаю, как все это будет."

Он часто повторял это. Его в самом деле ужасал визит Синтии и Джулиана. Он не видел своего сына уже более двух лет. Само понятие отцовства ужасно нервировало его. Как мог Джон играть роль отца, когда он чувствовал, что ему самому жизненно необходим кто-то, кто заботился бы о нем? К тому же, тот факт, что он игнорировал Джулиана, вызывал в нем чувство вины. Он предпочел бы в этой ситуации никогда не видеться с сыном, и поэтому его поведение заключалось в том, чтобы избегать неприятных чувств.

Ему также не хотелось встречаться с Синтией, которую он не видел уже четыре года. Она напоминала ему о трудных решениях, принятых им: покинуть БИТЛЗ, развестись с ней и жениться на Йоко, а также покинуть своего сына. После того как Джон сделал принял решение, он хотел, чтобы ему никогда о нем не напоминали или о том, что у него однажды был выбор. Когда с чем-то было покончено, то это было к лучшему.

Я поговорила с Джоном о предстоящем визите. Мы вспомнили мое детство, и я снова рассказала ему, как ужасно было мне узнать, что мой отец не хочет меня.

"Джон, можешь ты представить себе, как это должно быть трудно для Джулиана быть сыном такой знаменитости, как ты, в то время как весь мир знает, что этот знаменитый, любимый всеми отец решил держаться от него подальше? Джулиану всего десять, а тебе тридцать три. Какими бы не были твои чувства ты должен быть максимально добрым и сердечным с ним."

"Это трудно, Фанг Йи. Не знаю, что и делать. Постараюсь справиться с этим." Джон снова надул губы. Затем вдруг сказал: "Мне хочется увидеть Синтию".

"Она тоже приедет, так что тебе предстоит и это."

Чем больше мы говорили, тем больше Джон заводился, хотя он и согласился со мной в принципе. "Может, ты хочешь отложить этот визит?" – спросила я.

"Нет."

Все же он был так неспокоен, что я решилась организовать все сама, стараясь, по-возможности, чтобы все проходило гладко, надеясь, что Джон увлечется приготовлениями, когда они начнутся. Так и было, но он все же порой нервничал и артачился, а затем снова впрягался.

Было решено, что Синтия и Джулиан приедут сразу после рождества и будут здесь встречать Новый Год. С согласия Джона я сняла для них номер в отеле Биверли Хиллз. "Джон, – сказала я, – Джулиан заслуживает того, чтобы пожить в клевой гостинице и посмотреть на знаменитостей."

Гарольд Сидер предложил нам сводить Джулиана в Диснейленд и пройтись с ним по киностудиям. Через свой офис он устроил так, чтобы с нами обращались, как с ОВП (очень важными персонами), и мы не должны были толкаться в очередях.

Обо всех приготовлениях Джон информировал Йоко. После одного звонка он повесил трубку и сказал: "Знаешь, Синтия все еще любит меня. Она сделает все, чтобы вернуть меня."

"Джон, вы с Йоко не видели Синтию уже четыре года. Вы что, читаете мысли на расстоянии? Откуда вам знать, что у нее в голове? И даже если это правда, что может она сделать, если ты не хочешь вернуться? О чем тебе беспокоиться?"

Джон пожал плечами и попробовал засмеяться, но мне было ясно, что он все еще под влиянием наговоров Йоко, и что она решила, по каким-то своим загадочным соображениям, настроить его против Синтии. Даже я, находясь в уязвимом положении, понимала, еще не встретившись с Синтией, что она не представляла угрозы для Джона. Тем не менее Йоко продолжала гнуть свое. На следующий день после одного из ее звонков Джон снова повторил то, что говорил накануне. Я снова попыталась в шутливой форме разубедить его, но он продолжал повторять все те смехотворные заявления и каждый раз, повторяя их становился все более возбужденным и убежденным, что не хочет видеть Синтию. Думаю, что в тот момент я более чем кто-либо другой начала бояться силы влияния Йоко на Джона. Обратить Джона против Синтии значило, что он наверняка никогда не увидит Джулиана.

* * *

Через несколько дней после моего возвращения в Л.А., я поговорила с Арлин, которая осталась в Нью-Йорке. У нее не было работы. Они с Йоко симпатизировали друг другу, и я предположила, что Арлин может работать у Йоко. Ей понравилась эта идея. Я поговорила с Джоном. "Я предложу это Йоко, – сказал он. – Если она подумает, что это твоя идея, она не откажет." Когда Йоко позвонила, Джон дал рекомендацию,. и та одобрила затею. На следующий день Арлин отправилась на работу к Йоко. За почасовую оплату она должна была все время находиться в распоряжении Йоко в качестве компаньонки.

Как только Арлин прибыла, Йоко сказала ей, что она должна помочь ей сделать произведение искусства для выставки Шарлотты Мурман. Мурман, старая подруга Йоко, заявила о себе в кругах авангардистов тем, что дала ряд концертов игры на виолончели, выступая с обнаженным торсом. Иногда к ее соскам подсоединялся измеритель электричества, протекавшего по ее телу, когда она играла. Мурман получила в свое распоряжение поезд на вокзале Гранд-Сентрал и отвела по одному вагону каждому из своих друзей-авангардистов, где они могли выставить свои новые работы.

Йоко не могла решить, что же ей делать со своим вагоном. Наконец она сказала Арлин, что сделает что-нибудь о жизни и смерти. Арлин было поручено добыть гроб. "Он нужен мне к завтрашнему утру!, – сказала ей Йоко.

На следующий день гроб, а также цветочный горшок и старинный фонограф были доставлены на вокзал Гранд-Сентрал и установлены в вагоне Йоко. Арлин, одетая во все черное, с покрашенными в черное ногтями, провела весь день, сидя в вагоне перед гробом и загадочно улыбаясь публике.

Арлин и Йоко были чрезвычайно довольны обществом друг друга. Йоко часто готовила для Арлин, они вместе гуляли и ходили в кино. Арлин также было поручено заказывать лимузин. Джона не волновали лимузины, и, когда заказывали машину, он предпочитал седан, считая эту модель менее претенциозной. Йоко же говорила Арлин: "Всегда заказывай удлиненную модель." Длинный лимузин был самой большой моделью. Йоко наказывала Арлин, чтобы у той всегда был наготове длинный. Если в Дакоту доставляли какой-либо заказ, Йоко хотела, чтобы его также привозили на лимузине. Несмотря на попытки Гарольда Сидера обуздать расходы Йоко, счета за лимузин всегда были чудовищными.

Большей частью Арлин и Йоко ходили за покупками вместе. Хотя Йоко уже говорили, чтобы она прекращала швырять деньгами в магазинах, она понимала, что не может совладать с собой. "Зачем я трачу все эти деньги?" – спросила она у Арлин.

"Некоторые люди ходят к психологу, – отвечала та, – а твое лечение – это покупки."

Йоко согласилась и усилила свою магазинную терапию, тратя тысячи долларов на одежду, которую никогда не собиралась носить.

Они с Арлин побывали у Генри Бендела, и Йоко купила замшевое пальто из свиной кожи с лисьим воротником и лисьей подкладкой, пальто из черно-бурой лисицы, двустороннюю куртку на бараньем меху и четыре дизайнерских платья. Цена за все это была 2300 долларов. Выходя из магазина Йоко заметила пластиковые браслеты. "Это нравится Мэй, – сказала она. – Я куплю их ей на рождество". Эта покупка добавила к ее счету еще пятнадцать долларов.

Арлин нашла Йоко весьма щедрой. Всякий раз, когда они ходили по магазинам, она покупала ей подарок. Арлин сводила Йоко в дамский магазин в Верхнем Ист-Сайде, где продавщица была медиумом. Йоко потащила ее из магазина в свой лимузин и привезла в Дакоту. Там продавщица предложила налить в стакан воды, заглянуть туда и рассказать о видениях. Йоко была в трансе.

Через несколько дней они посетили еще одну женщину-спиритуалистку, которая проводила "спиритуалистическое очищение". С ее помощью Йоко устранила все вредные вибрации, которые она чувствовала вокруг себя.

Йоко часто посылала Арлин в дом, где жил Дейвид Спинозза, чтобы передать через привратника записку или подарок для него. Она также гадала, что подарить ему на Рождество. "Он не выносит того, что я на всем оставляю след своей губной помады, – сказала она Арлин. И вот что Йоко сделала для Спиноззы: она взяла кофейную чашку, припечатала ее губной помадой и положила в подарочную коробку. Перевязав подарок ленточкой, Арлин отнесла его Спиноззе. Я никогда не видела, чтобы Йоко пользовалась губной помадой, и эта история показалась мне очень странной.

Йоко никогда не упоминала при Арлин о моей связи с Джоном. Она сказала ей, что может вернуть его в любой момент, но не хочет, потому что, выходя за него замуж, она ожидала тихой, богатой и легкой жизни, в которой посвятит себя своей работе, но с Джоном становилось жить все труднее. Она также чувствовала, что сама стала достаточно знаменитой и не хочет больше делить свою славу с Джоном. Он стоял на пути ее карьеры, а она была настроена идти самостоятельно.

Когда Йоко сказала Спиноззе, что Джон ей мешает, и что она сама – настоящий композитор. Спинозза спросил ее, если она настоящий композитор, то почему она на каждом своем альбоме помещает фотографию Джона. Он предложил ей съехать из Дакоты, отказаться от неге Джона и записать альбом без какой-либо поддержки Джона. Это, сказал он, позволит ей обрести своих собственных поклонников и доказать свои собственные возможности. Йоко обвинила его в нетворческом подходе.

Я ничего не повторяла из этого Джону. Это напомнило мне "Рошомон", японский фильм, который я однажды смотрела. В нем четыре человека по-разному рассказывали одну и ту же историю, и каждый настаивал, что его рассказ – правда.

Между тем, пока мы готовились к визиту Джулиана и Синтии, у нас возникли другие проблемы. Не последняя из них была связана с Филом Спектором, который ввязался в тяжбу по вопросу опекунства со своей женой Ронни. Слушание должно было состояться в январе. О чем бы с ним ни заговаривали, Спектор желал говорить только о предстоящем слушании. "Что, по-твоему, будет делать судья? Что, по-твоему будет делать Ронни?" – было все, что он мог сказать.

На вопрос об альбоме Джона он отвечал вопросом о слушании. Даже если вы спрашивали его, который час, он в ответ задавал эти же вопросы. Только это и было нужно Джону накануне приезда Синтии и Джулиана.

Все это походило на беспокойные студийные сессии Спектора, несколько из которых были запланированы на начало декабря. К тому времени из-за буйного характера этих сессий нас выкинули из студии А и М, и мы перебрались в Рекорд Плант. Джон продолжал пить во время записей, но не буйствовал. Один раз в ответ на какое-то замечание Спектор вытащил свой револьвер и стал размахивать им. Вдруг он поднял револьвер над головой и выстрелил. Звук был слышен в соседнем помещении. Я вскочила и побежала в примыкающую игровую комнату, где Мэл Эванс и Джон стояли, глядя на Фила. Джон тер уши. Наконец он сурово сказал: "Слушай, Фил, если ты хочешь убить меня, убей. Но не наебывай по моим ушам. Они мне нужны." На следующий вечер мы ужинали с Мэлом. "Я нашел пулю", – сказал он.

"Какую пулю?" – спросил Джон. Эванс показал ему пулю, которую нашел на крыше Рекорд Плант.

Джон был поражен. "Это действительно обычная пуля! – воскликнул он. – Настоящая пуля."

В конце концов запись снова отложили. Несмотря на всю озабоченность Джона, когда мы оставались вдвоем, нам было спокойно и хорошо. К тому же со времени моего возвращения наше физическое влечение друг к другу еще больше усилилось. Занятие любовью было существенной частью нашей связи. Мы желали друг друга физически и находили в занятиях любовью огромное наслаждение, волнение и эмоциональную разрядку."

Ожидая Синтию и Джулиана, мы также продолжали появляться в высшем свете Лос-Анджелеса. Нам стали нравиться вечеринки, и мы оба торчали, когда видели звезд. Джон сам был легендарной личностью, но это не мешало ему в душе восхищаться другими звездами. Всякий раз, когда мы отправлялись в Голливуд, мы ожидали увидать каких-нибудь знаменитостей. Больше всех Джону хотелось встретиться с Бриджит Бардо. Мы оба согласились с предположением, что Бардо вряд ли можно поймать в Биверли Хиллз.

Нам казалось, что в Лос-Анджелесе живут одни лишь богатые, знаменитые и влиятельные люди. Мне также казалось, что все эти люди походят на детей, собранных в маленьком городе и названивающих друг другу в поисках развлечений. По вечерам звезды шатались по улицам в поисках чем бы заняться. Вот почему многие из них приходили на наши записи. Наконец-то им было куда пойти.

В один из таких вечеров мы вместе с Шер и Гарри Нильсоном ужинали в одном шикарном китайском ресторане возле отеля "Биверли Вилшир". Я всегда балдела от китайской кухни в Голливуде. Эти изысканные блюда были ничем иным, как едой, которую готовила моя мама.

После ужина мы поехали по окрестностям в поисках чем бы заняться. Шер предложила съездить в Плейбой Мэншон Вест.

"Разве для этого не нужно приглашение?" – спросила я.

"Нам не нужно приглашение", – ответила она. Шер подъехала к воротам, вышла и взяла телефон на входе. "Это Шер", – объявила она. Ворота поднялись.

Нас подошли поприветствовать несколько Кроликов. Поскольку визит был неожиданным, эти Кролики были одеты в уличную одежду, а не в свои наряды. У них не было меховых ушей и хвостов из хлопка, одеты они были в брюки и блузки. "Мистер Хефнер сейчас к вам выйдет, – сказали они нам. "Чувствуйте себя, как дома."

Мы побродили вокруг. Всякий раз, когда мы сталкивались с Кроликом, она предлагала нам посмотреть лам в зоопарке мистера Хефнера.

Наконец, мы вошли в Мэшон, и из своей спальни вышел Хефнер. Он был в пижаме, и его окружали Кролики – по одной на каждой руке, а остальные сзади. "Добро пожаловать, – сказал он. – Все к вашим услугам. Будьте как дома."

Мы прошли в Гротто – большой паровой бассейн, построенный Хефнером для купания в голом виде. Все ждали, кто же из нас разденется и поплывет голышом. Лично я не собиралась. Тут Джону вдруг пришла идея искупать Гарри. Как озорной ребенок он шепнул нам, чтобы на счет три мы столкнули Гарри в воду. Джон зашептал: "Один... Два... Три!" – и мы неожиданно бросились на Гарри и столкнули его в воду. Тот с довольствием стал плескаться. Затем Шер взобралась на вершину скал.

"Здесь так парит, – сказала она, – я потеряла свою ресничку."

Мы все стали на четвереньки и, ползая в темноте, занялись поисками накладной ресницы Шер. Когда наконец ее нашли, Шер прилепила ее назад. Затем она вошла в бассейн и стала плавать. После этого все мы пошли в Мэншон. Хефнер провел нас по дому, демонстрируя все роскошное оборудование, делавшее его дом символом реально воплощенной фантазии. Когда мы ушли, Джон с кривой усмешкой заметил: "Очень впечатляюще. Я никогда не видел человека, у которого столько пепельниц. Я никогда не встречал человека с таким количеством пепельниц, в каждой из которых обязательно есть трубка." Затем он сказал: "Я хочу поехать в студию, а не домой."

В Лос-Анджелесе было так скучно и безлюдно, что Джону, как и многим другим музыкальным звездам, здесь было почти нечем развлечься.

В воскресенье после обеда позвонил Мик Джэггер и спросил, что мы делаем. У нас не было планов. Мы позвонили Джиму Келтнеру, у которого тоже не было планов. В честь альбома Джорджа Харрисона был основан "Клуб поклонников Джима Келтнера", которому был отведен час работы в студии для импровизационных записей музыкантов под руководством Джима. Джон решил возглавить очередную сессию Клуба Джима Келтнера с имевшимися в его распоряжении музыкантами.

В течение того дня музыканты перезванивались, желая набрать солидную группу, и в тот вечер в клубе группа была просто великолепная. Мик сказал, что он будет лидер-вокалистом, а Гарри Нильсон будет подпевать. Джесси Эд Дейвис и Дэнни Корчмар должны были играть на гитарах, Джим Келтнер – на барабанах, Бобби Киз и Тревор Лоренс – на трубах и Эл Купер – на клавишных. Джек Брюс был в соседней студии и пришел играть на басе. В студию также собрали целую армию девиц, которых пригласили подпевать вместе с Гарри.

Джэггер нашел сингл, очень понравившийся ему, который назывался "У семи нянек". Никто его раньше не слышал, но прежде чем кто-либо успел задать ему вопрос, он всех убедил, что они должны сделать эту вещь. Мик был прирожденным лидером. Похоже, ему доставило удовольствие быть организатором, и он точно знал. что хочет от каждого. В нем также было что-то таинственное. Он мог осмотреть на тебя и подмигнуть, как бы говоря: "Ты думаешь, что можешь наколоть меня, ноя просто подыгрываю тебе. Тебе никогда не узнать, о чем я на самом деле думаю." Это был необыкновенно балдежный человек.

После того, как Мик проиграл пластинку и снял текст, он собрал музыкантов вместе. Джон пожелал быть продюсером и не играть самому. Он пошел в контрольную кабину регулировать уровень микрофонов. Музыканты несколько раз прослушали пластинку, а затем быстро разработали аранжировку. Мик пару раз прослушал игру группы, попутно делая кое-какие подсказки. Музыканты также вносили свои идеи. Когда Джон дал на микрофон Мика эхо, тот сказал: "Джон, я не выношу эхо. Пожалуйста, убери его." И Джон повиновался. В отличие от Джона Мику нравился свой вокал, и он не требовал, чтобы его украшали специальными эффектами. Через полчаса они были готовы начать. Они сделали три или четыре пробные записи, и Джон был продюсером.

Все внимательно прослушали, что получилось. Вокал и инструменты звучали великолепно, Джон мастерски сделал запись. "У Семи Нянек" была обработана, отрепетирована и записана за час с небольшим, что не шло ни в какое сравнение с сессиями Спектора.

Все были в восторге: результат был достигнут так легко, профессионально и экономично.

Оставшееся время несколько музыкантов проиграли вместе, пока остальные мотались по студии, разговаривая и отдыхая. Была выпивка, марихуана, но в целом вечер этот был встречей профессионалов, собравшихся для любимого дела – занятия музыкой. Это была компания единомышленников.

В тот раз час Клуба поклонников Джима Келтнера выдался на славу. Было очень весело и легко – не то, что у Спектора. Такой интересный состав музыкантов никогда больше не собирался вместе, но запись их совместной игры – документ о вечере, когда Джон и Мик делали музыку вместе со своими друзьями – существует и поныне.

* * *

С приближением визита Синтии и Джулиана Йоко стала звонить еще больше. В один день я насчитала двадцать три звонка. В среднем, однако, она звонила раз пятнадцать. К концу месяца ее счет за разговоры на дальние расстояния составил 3000 долларов. Ее звонки все время держали Джона в напряжении. В ту ночь, когда я дала ей уговорить себя вернуться в Дакоту, она сказала мне, что мне придется побыть с ним пару недель. Прошли уже три. Йоко все время намекала мне, что я задерживаюсь дольше положенного, ноя не отвечала на ее намеки. Когда она расспрашивала Джона о наших отношениях, он также был немногословен. У нее не было точного представления о том, как у нас дела, и в надежде что-нибудь выяснить Йоко продолжала звонить и звонить.

За день до приезда Синтии и Джулиана Джон со злостью бросил трубку. У него был мертвенно-бледный вид. "Фанг Йи, – закричал он, – случилось что-то ужасное."

Я посмотрела на него. Его глаза сверкали огнем. "Что такое?" – спросила я.

Джон не отвечал.

"Что она тебе сказала?"

Хотя он не отвечал, по выражению его глаз было ясно, что накануне приезда Синтии и Джулиана может разразиться буря.

"Ладно, не говори. Но послушай хотя бы меня, – твердо сказала я. – Я никогда многого не просила. Но сейчас прошу тебя об одном. Твой сын не видел тебя уже несколько лет. Чтобы тебе ни сказали, ты завтра должен хорошо встретить Джулиана."

Джон не ответил. В раздумье, он прошагал взад и вперед до самой ночи. Мне не спалось, и я не ложилась. Джон вышел в гостиную и спросил, в чем дело.

"Я не могу перенести мысль, что ты можешь обидеть Джулиана. Это напоминает мне мое детство."

Джон вдруг переменился. "У Йоко просто паранойя, – сказал он со смехом. – Она боится, что я вернусь с Синтией в Англию и разведусь с ней, и она получит небольшую компенсацию за развод – так же, как и Синтия когда-то."

Джон улыбнулся мне, но это было не надолго. Вдруг он нахмурился и замолчал. Я поняла, что он попал в ловушку между своим беспокойством и чувством справедливости.

Когда на следующее утро Джон встал, он так нервничал, что стал курить сигареты одну за другой и непрестанно расхаживать. Мы наняли лимузин, чтобы поехать в аэропорт. Когда он подъехал к нашему дому, Джон сказал водителю подождать. Он еще немного походил по комнате с сигаретой, но не пил. Наконец он решился. "Поехали", – сказал Джон и пошел к двери.

В лимузине он был поглощен нервозностью и таким же оставался в аэропорте, пока мы ждали посадки самолета.

Джулиан заметил Джона, как только они с Синтией прошли через пропускные ворота. Лицо ребенка озарилось широкой улыбкой. "Папа... папа!" – позвал он, подбегая к Джону.

Джон подхватил сына на руки и крепко обнял его. Потом он поприветствовал Синтию и вежливо поцеловал ее в щеку. "Привет, Мэй", – сказала она, протягивая руку.

"Ты помнишь, Мэй, когда она была в Англии?" – спросил Джон Джулиана. Мне было приятно, что он помнит, что мы играли с ним в Титтенхерсте. Мы повели их в лимузин. Сначала все молчали, потом Джон спросил Джулиана о полете. Восторженная речь мальчика сломала лед, и когда мы приехали в отель, все чувствовали себя более свободно.

В номере Джон и Синтия поговорили о старых временах, а я поиграла с Джулианом. Джон, однако, вскоре забеспокоился. "Нам нужно идти, – сказал он. – Мы завтра пообедаем все вместе", – добавил он.

"Отличная мысль", – воскликнула Синтия.

Джон направился к двери, и я последовала за ним. Он провел с сыном меньше получаса – вот и все, что получил Джулиан в первый день.

На следующий день Джон смог побыть с ними два часа до того, как его нервы не выдержали.

Настоящим испытанием должен был стать следующий день, в который мы планировали сводить Джулиана в Диснейленд. Джон не хотел брать Синтию. Джулиан, однако, спрятался за диваном и не шел, пока не пойдет его мама, и в конце концов Джон уступил. По дороге у Джулиана было смешанное чувство между легкостью и стеснительностью перед своим отцом. Он сказал Джону: "Мне не верится, что я теперь могу говорить с тобой, когда захочу". Джон был озадачен. "Ты помнишь, как я навещал тебя в Англии? Мне разрешали говорить с тобой только один или два раза в день. Иначе мне вообще не разрешали говорить с тобой", – рассказал ему Джулиан.

Джон начал расслабляться. Он спросил сына о школе и о друзьях, какая ему нравится музыка и учится ли он играть на каком-нибудь инструменте. Синтия, как настоящая англичанка, была очень сдержанна, но ко мне она относилась дружелюбно и очень сердечно. Было видно, что у нее остались чувства к Джону. Также было видно, что она приехала в Штаты не для того, чтобы увести его у Йоко. Синтия считала, что поскольку они когда-то столько времени были вместе, они могут легко разговаривать друг с другом. Все в ней говорило о том, что она ничего не ждет от Джона, и тот был тронут ее сердечностью. Все шло много лучше, чем я надеялась.

Перед тем, как мы приехали в Диснейленд, Джон твердо сказал: надо остерегаться фотографов. Мне не нравится, чтобы ребенка снимали только потому, что у него знаменитый папаша. Не выношу всех этих звезд, которые для рекламы фотографируются семьями. Если я увижу фотографа, я разобью его ебучую камеру."

Когда мы вошли в парк, Джулиан очень оживился. Он носился от одного аттракциона к другому, уговаривая Джона идти за ним. Похоже, им было весело вместе. Когда они побежали куда-то вперед, Синтия повернулась ко мне. "Когда я узнала о вас с Джоном, я была очень рада. Я поняла, что Джулиан сможет снова увидеть своего отца. В самом деле, – сказала она на свой английский манер, – чтобы ни произошло между нами с Джоном, ему не следует разводиться и со своим сыном."

Синтия тепло улыбнулась мне, и у нас завязался разговор о нашем детстве. Я понимала, что это довольно странная встреча первой жены и любовницы, но Синтия не испытывала никакой ревности. Я сказала ей, что мы счастливы, и что у нас возникают проблемы, только когда Джон напьется.

"Джон всегда пьет, когда чувствует себя неуверенно, – ответила она. – Когда ему было девятнадцать, он отчаянно хотел добиться успеха как музыкант и боялся, что не сможет. Когда он был пьян, кому-нибудь всегда доставалось."

Джон был в восторге от прогулки и от Джулиана. "Он как маленький мужчина, – все время повторял он мне. – С ним можно поговорить. Он может размышлять и обсуждать вещи. Я в изумлении."

Через два дня мы вместе с Синтией ужинали в доме Мэла Эванса. Все немного выпили и после ужина уселись на полу, слушая, как весело Синтия и Джон вспоминают добрые старые денечки. Они позабавили нас рассказами о своем времяпрепровождении в ашраме Махариши Махеш Йоги. В конце Синтия заметила: "Знаешь, Джон, я всегда хотела еще одного ребенка."

"От кого?" – спросил Джон, уставившись на нее.

Синтия помедлила. "От тебя", – ответила она небрежно.

"Я не могу больше иметь детей. Я стерилизован."

"Не понимаю", – сказала Синтия.

"Я точно знаю, что не могу больше иметь детей. Меня проверяли медики, и у моей спермы слабый импульс из-за того, что я принимал наркотики."

Вскоре после этого Джон решил уйти.

По дороге домой он размышлял о замечании Синтии насчет ребенка. Как только мы вернулись, он позвонил Йоко. "Ты была права, Йоко, – сказал он. – Она по-прежнему любит меня и сделает все, чтобы вернуть меня."

Несколько дней спустя мы с Джоном решили пойти в "Трубадур". Он предвкушал это уже давно. Ему нравилось, как Энн Риблз исполняет "Я не переношу дождя", и он очень хотел пойти на открытие ее шоу в "Трубадуре". Перед концертом мы ужинали вместе с Джимом Келтнером и его женой Синтией, Джесси Эдом Дейвисом и его подружкой Пэтти. Джесси привел с собой какого-то дружка, типичного хиппи, оставшегося безымянным и почти все время молчавшим. Когда мы приехали в ресторан, я сразу заметила, что Джесси ведет себя как-то странно.

Джесси, как и Фил Спектор, любил, когда откалывались какие-нибудь штучки. Людей такого типа Джон и выбирал себе в друзья. Ему нравилось идти у них на поводу, но, к несчастью, когда он был с ними, его склонность к саморазрушению выходила на поверхность.

Как только появился официант, Джон заказал выпивку, которую он недавно полюбил: бренди "Александр". Хотя он и пил водку, Джону нравились напитки со сливками и сладкие ликеры. Вкус у них был, как у молочных коктейлей, и он мог глотать и х быстро и легко. Джон пользовался алкоголем, как лекарством, чтобы успокаивать свои нервы. Словно ребенок, он предпочитал вкусные, сладкие лекарства, которые совсем не походили на лекарства.

"Я хочу есть, – сказала я. – Давайте закажем что-нибудь."

"Еще рано", – сказал Джесси.

Подозвали официанта и заказали еще выпивки. Затем еще по двойной. Наконец заказали ужин. К тому времени Джон уже начал балдеть и немного терять контроль. Я поняла, что предстоит веселенькая ночь.

Во время ужина Джон сходил в уборную. Там в кладовой он раскопал коробку с санитарными салфетками и каким-то образом прилепил ко лбу гигиенический тампон. Джону это казалось забавным, Джесси, конечно, тоже. Келтнеры и я пытались снять с него этот тампон, но чем больше мы уговаривали его, тем более непреклонным он становился. "Мне так нравится, – сказал он. – Мне так нравится."

Джон и Джесси заказали еще выпивки и так расшумелись, что управляющий сказал нам, что, если мы не утихомиримся, нам придется уйти. Джона уже пора было вести домой, но я боялась, что если увести его, не посмотрев Энн Риблз, то он может еще больше разбуяниться. В любом случае я знала, что предстоит шумный вечерок.

Джон решительно собирался идти в "Трубадур" с тампоном. "Молодец, Джон, – сказал Джесси. – Ты должен делать то, что тебе хочется."

Когда мы пришли в "Трубадур", клуб был наполнен публикой. Наконец к нам подошла официантка. У нее было много работы, и она явно была в запарке. Вместо того, чтобы просто сделать заказ, Джон стал дразнить и подкалывать ее. "Это Джон Леннон. Ты знаешь, что это Джон Леннон?" – говорил ей Джесси. Джон ухмылялся ей. Официантка не отвечала и только со злостью смотрела в сторону. Джон еще подразнил ее, Наконец напитки были заказаны и доставлены. Во время выступления Энн Риблз Джон выкрикивал непристойности. Его голос резко звучал по всему залу.

Некоторые смеялись, кто-то возмущался, а некоторые оборачивались и шикали на него. На все это Джон отвечал новым залпом ругательств, еще более громким. Аудитории не хотелось, чтобы шоу было испорчено. В то же время их завораживало, что это сам Джон Леннон публично борзеет.

Джон продолжал в том же духе, и публика разволновалась еще больше, так что в конце концов нас попросили оттуда. Когда мы вышли к автостоянке, Келтнеры попрощались и ушли.

Джим Келтнер, человек с мягкими манерами, весь вечер держался с юмором. Позже он как-то сказал мне, что слышал однажды о том, что когда БИТЛЗ были в Гамбурге, после выступлений Джон иногда напивался, и, притворяясь немцем, выходил и нападал на английских моряков, которые впоследствии обвиняли немцев в избиении и грабеже. Джим всегда считал, что в отличие от их публичного имиджа в БИТЛЗ была темная сторона, и его не удивили пьяные выходки Джона.

После ухода Келтнеров Джон все еще со своим причудливым головным убором стал настаивать, чтобы Джесси, Пэтти и тот молчаливый друг пошли к нам домой.

"Нет, Джон, – сказала я. – Достаточно на сегодня."

"Мы хотели бы пойти", – твердил Джесси.

"Не будь невежливой с нашими гостями", – сказал Джон.

Когда я вела машину назад на Вест-Харпер авеню, Джон вдруг заявил: "Я хочу выйти".

"Мы почти дома, Джон", – сказала я ему.

"Я хочу выйти сейчас". Несмотря на то, что машина ехала, ДЖон открыл дверь и выпал на дорогу. Я подъехала назад и вышла к нему. Он был так силен, что чуть не сбил меня с ног. Наконец мне удалось втащить его в машину.

Когда мы пришли домой, Джон осмотрелся, хихикнул и сказал: "Здесь слишком светло". Он взял сковородку и разбил ею кухонный светильник. Вместе с Джесси они разразились хохотом.

Мы с Пэтти уселись в гостиной, наблюдая за Джоном и Джесси. Тот или другой говорили какую-нибудь глупость, и оба заливались еще более истерическим смехом. Я встала и пошла в ванную, попросив Пэтти присматривать за ними. Вдруг я услышала глухой удар. Потом Пэтти закричала: "Ты убил его!"

Я побежала назад в кухню. Джесси лежал на полу.

"Ты убил его! Ты убил его!" – причитала Пэтти.

"Нет, не убил!" Джон взял из холодильника банку апельсинового сока и вылил его на Джесси. Тот пошевелился.

Джон ухмыльнулся. "Видишь, он вовсе не мертвый".

Он объяснил, что пошел в кухню за кока-колой. Джесси последовал за ним. Джон достал бутылку кока-колы и треснул ею по голове Джесси. Тот рухнул на пол.

"Ты убил его!" – снова завизжала Пэтти.

"Он в порядке", – заверила я ее.

"Джон убил его!" – вопила она.

Я постаралась поставить Джесси на ноги. "Ты убил его!" – кричала Пэтти, хотя видела, что Джесси, качаясь, идет к дивану. "Он умер!" – выкрикивала она, хотя тот уже сидел и улыбался.

В это время раздался стук в дверь.

"Кто там?" – спросила я.

"Полиция".

Я посмотрела в дверную щель и увидела униформу. "Кто это?" – снова спросила я.

"Полицейское отделение Лос-Анджелеса", – ответил сердитый голос.

"Блядство!" – воскликнул Джон.

Полиция всегда вызывала в нем страх. Их вид напоминал ему то, как в 1968 году он с Йоко был схвачен за хранение наркотиков. Он бросился вверх по лестнице и спрятался в спальне. Снова раздался стук полиции. Я попыталась открыть дверь, но кто-то запер ее изнутри и вытащил ключ из замка.

Полицейские постучали снова.

"Одну минуту, – сказала я. – Это глухой замок, и мне надо найти ключ." Я стала искать ключ по квартире. Стук продолжался. У Пэтти его не было, у Джона и Джесси – тоже. "Кто взял ключ?" – кричала я. Потом я побежала назад к двери поговорить с полицией.

"Вы это ищите?" – это был друг Джесси, который молчал весь вечер. Он дал мне ключ, и я открыла дверь.

В лицо мне смотрели револьверы и яркие фонари. "Была жалоба, что в этой квартире стреляли", – сказал офицер. Они продолжали держать револьверы, проходя мимо меня в квартиру.

"Посмотрите, – сказала я. – Мы просто выпили и подурачились, но никого не убивали."

Полицейские чувствовали запах спиртного и не опускали свои револьверы. Ничего не найдя внизу один из них сказал: "Посмотрим наверху."

"Сейчас", – сказала я и поднялась по лестнице. Полицейский с револьвером в руке следовал за мной. Увидев Джона, он занял боевую стойку, держа револьвер обеими руками.

"Джон, ты должен спуститься вниз", – тихо сказала я.

"Нет." – Он был в необычайном напряжении.

"Ты должен спуститься, – спокойно повторила я. – Если они поднимутся за тобой, будет хуже."

"Блядство."

Джон медленно последовал за мной мимо полицейского и спустился по лестнице. Все полицейские с восторгом смотрели на него. Однако они все еще направляли свои револьверы и фонари в его сторону. Джон улыбнулся им.

Самый младший фараон почтительно спросил: "Как вы думаете, БИТЛЗ когда-нибудь соберутся вместе?"

"Кто знает, – нервно ответил Джон. – Кто знает."

У полицейских не было ордера на обыск, но они все же внимательно осмотрелись вокруг – вероятно, в поисках наркотиков. Затем они сказали нам больше не шуметь и ушли. Их посещение подействовало на Джесси отрезвляюще, и вскоре они с Пэтти решили пойти, забрав с собой своего молчаливого друга.

Я проводила их до машины. Стоя на улице, я слышала, как Джон кричал: "Я ненавижу Романа Поланского. Он ебучий козел." В его голосе слышались в равной степени ярость и мука. Он кричал так же, как и в ночь, когда Спектор связал его.

Я ринулась назад в квартиру. Джон был наверху. Трясясь от ярости, он пытался выломать одну из четырех стоек кровати. "Это все из-за Романа Поланского! – кричал он. – Во всем виноват Роман Поланский!" Мы встречали Романа Поланского на нескольких вечерах, и Джон никогда не выражал злости по отношению к нему. На моих глазах он начал методично разрушать все, что попадалось ему под руку. Он поднял телевизор и с силой швырнул его об стену. Взяв светильник, он разбил им зеркало, а потом разбил светильник об стул. Он вытащил из шкафа ящик и стал рвать на клочки одежду. Я постаралась успокоить его, но когда я приблизилась к нему, Джон сорвал цепочку с моей шеи – цепочку, которую, как он знал, я обещала своей маме никогда не снимать – бросил ее на пол и растоптал.

Мои слова не действовали на него. Джон был в ярости из-за того, что позволил Джесси манипулировать собой и был унижен действиями полиции. У него снова случился заскок. Самым лучшим было держаться от него подальше. Я старалась сохранять спокойствие, нов таком состоянии Джон был очень опасен, и я боялась его.

Мне была нужна помощь, но я не знала, кого разбудить. Подумав немного, я решила позвонить Йоко. В конце концов я позволила ей уговорить себя вернуться – пусть знает, на что она меня подбила.

Пока я с ней говорила, ей были слышны звуки разрушения. Йоко не захотела участвовать в этом. "Позвони Эллиоту Минцу", – обрубила она и повесила трубку.

Я тут же позвонила Эллиоту, который сказал, что уже идет.

"Эллиот, – заорал Джон. – Я не потерплю этого еврейского ублюдка в моем доме. Я убью его, если он войдет сюда."

Я опустилась вниз и старалась сохранять спокойствие, пока не придет Эллиот, а Джон наверху продолжал все крушить. Время от времени он выходил на лестницу и выкрикивал: "Если я увижу этого еврейского ублюдка, я убью его." Однако Джон не спускался, и шум вскоре прекратился. Я подумала, что он вырубился и потихоньку поднялась, готовая убежать, если Джон все еще не спит. В комнате был завал, и Джон отрубился на сломанной кровати. Мне стало так грустно, что я заплакала. Эллиот так и не пришел.

Проснувшись утром, Джон посмотрел вокруг. "Я снова наделал дел? – спросил он, опять ничего не помня. – Что случилось?"

Я протерла глаза и дрожащим голосом описала, что было.

Джон поднял свою разбитую гитару "Мартин": на нее упал телевизор. "Впервые за все эти годы я сломал свою вещь". Он повернулся и печально посмотрел на меня. "На тебе нет твоей цепочки", – сказал он. Я показала ее. "Извини, извини, – тихо сказал Джон. – Я не хочу, чтобы Джулиан узнал об этом."

Я встала и приготовила кофе. Позвонила Йоко. Она назвала три причины ночного происшествия, и Джон повторил их мне: Джон взорвался потому, что я не делала свою работу, что Синтия хотела вернуть его, и что он увиделся с Джулианом, несмотря на то, что ей было обидно от того, что она не может увидеться со своей дочерью, Киоко, которую, как утверждала Йоко, похитил ее отец, второй муж Йоко, Тони Кокс.

Вскоре позвонил Эллиот Минц и сказал, что подошел к входной двери, но услышав, как Джон кричит, что убьет его, решил не входить.

"Он очень смелый человек", – сардонически заметил Джон, когда я отошла от телефона. Затем он позвонил Джулиану и с удовольствием поболтал с ним. Похоже было, что они с Синтией ничего не знали о случившемся, и Джону стало легче.

Когда в полдень мы вышли из дома, перед зданием была небольшая толпа. Пока мы шли к машине, они тянулись за нами. Нам еще не было известно, что мы стали газетной сенсацией. На первой странице был помещен подробный материал об "Инциденте с "коктесом" в "Трубадуре", в котором приводились слова официантки о том, что Джон настойчиво повторял ей, что он Джон Леннон (что было неправдой), и что она ответила ему: "Ты просто придурок с "коктесом" на голове" (чего я от нее не слышала). Газета также описывала посещение нашей квартиры полицией и напечатала наш адрес. Теперь было понятно, почему возле дома месились люди. К вечеру их стало еще больше. Все время звонил телефон, и репортеры просили информации из первых рук.

Джон чувствовал себя в западне. Он не хотел выходить к толпе, но и торчать в заточении не хотелось.

"Нам надо убраться отсюда, – сказал он. – Давай переедем в отель."

"А как мы за него будем платить?" – спросила я.

Джон задумался. "Мы внесем эти расходы в бюджет альбома. Поехали."

Собрав вещи, мы переехали в отель "Биверли Вилшер". В течение трех месяцев мы дважды вселялись и выезжали из квартиры Гарольда Сидера, въехали и выехали из дома Лу Адлера и слетали в Нью-Йорк, вернувшись на следующий день в Лос-Анджелес. Когда мы регистрировались в отеле, Джон повернулся ко мне и сказал: "Мне следует назвать род своих занятий – цыган".

На следующий день мы увиделись с Синтией и Джулианом. Хотя они читали обо всем в газетах, они ни словом не обмолвились об инциденте с "коктесом", и мы тоже молчали. Визит Джулиана приближался к концу, и Джон изо всех сил старался в эти последние дни доставить своему сыну как можно больше удовольствия. Поскольку Джулиану очень понравился Диснейленд, мы сходили туда еще два раза.

Когда они уезжали, мы отвезли их в аэропорт. "Я хочу снова приехать к тебе в следующие каникулы", – сказал Джулиан Джону перед посадкой в самолет.

Когда мы вернулись в машину, Джон откинулся на спинку сиденья и с глубоким облегчением выдохнул.

"Ты должен дать мне одно обещание", – сказала я по дороге домой.

"О чем?"

"Я хочу, чтобы ты звонил один раз в неделю Джулиану. Будет ужасно, если ты разочаруешь его, снова исчезнув. Ты для него теперь реальность и должен поддерживать с ним связь."

Джон что-то промямлил. Потом сказал: "Это правильно. Я обещаю тебе, Фанг Йи." Помолчав немного, он вдруг сказал: "Мне очень хотелось бы поддерживать отношения со своим сыном."

После отъезда Джулиана наше внимание естественно переключилось снова на Спектора, который был озабочен одним: судебным слушанием дела об опекунстве. "Слушание завтра, и мне нужно, чтобы вы пошли со мной. Мне нужно, чтобы вы были со мной в зале суда. Мне нужно, чтобы вы сидели рядом со мной."

Мы решили пойти. Джон действительно хотел помочь. Но как только Спектор увидел свою жену Ронни в зале суда, он вскочил и стал на всю комнату выкрикивать ругательства в ее адрес. Джон изо всех сил старался усадить его, и кончилось тем, что они стали спорить между собой.

"Я думал, ты хоть на этот раз будешь вести себя спокойно, – сказала Джон. – Неужели ты собираешься прийти сюда днем и разораться перед судьями?"

Спектор снова разразился гневной оскорбительной тирадой. "Джон вздохнул. "Фил..., – сказал он устало. – Фил...", – героически пытаясь образумить его, но Спектора было невозможно остановить.

"Мне противно. Я больше не могу." – Джон взял меня за руку, и мы встали, оставив Спектора на полу фразе. Мы так и не узнали, чем закончилось слушание. Джон не хотел звонить ему, а Спектор не позвонил нам.

* * *

Через несколько дней Гарольд Сидер сказал, что хочет обговорить с Джоном все проблемы Эппл. "Эти дела слишком запутанные, чтобы говорить по телефону. Лучше, если мы встретимся."

Поскольку все юристы Джона базировались в Нью-Йорке, Сидер предложил нам на недельку вернуться в Нью-Йорк, чтобы встретиться сразу со всеми.

Сидер позвонил в тот момент, когда работа над альбомом Спектора совсем прекратилась, и Спектор не отвечал на наши звонки. В любой нормальной ситуации такой альбом мог быть завершен за месяц. У нас же уже ушло три месяца, и конца этому не было видно.

"Съездим на неделю в Нью-Йорк и по крайней мере выясним юридические дела", – сказал Джон. Он попросил Мэл Эванса встретиться в квартире Гарольда Сидера. Мы не были там после того, как Джон разгромил ее после инцидента с "коктесом". Сидя с Мэлом среди завала, Джон сказал: "Мэл, мы уедем на недельку. Я хочу, чтобы за это время все в этой квартире было восстановлено и расставлено по местам. Чтобы, когда мы вернемся, все было, как новое."

"Я все сделаю", – ответил Мэл.

"Я также хочу, чтобы отремонтировали мою гитару."

"Она будет как новая."

Джон дал Мэлу мою цепочку.

"Это самое важное. Я хочу, чтобы ее починили и починили отлично."

Мэл взял цепочку. "Я займусь этим в первую очередь завтра утром."

* * *

Мы решили, что в Нью-Йорке будем жить в моей однокомнатной квартире, которую Джон всегда считал уютной и симпатичной. Предыдущие пять месяцев мне приходил счет за аренду жилья, и я платила 195 долларов из своих сбережений. Я никогда ничего не хотела от Джона, но мысль о том, что за пять месяцев я истратила 1200 долларов, действовала мне на нервы: я копила их три года.

Когда я сказала Джону, что не могу больше позволить себе платить за аренду, он сказал: "Я хочу, чтобы у нас всегда было. где остановиться в Нью-Йорке." Мне не хотелось терять квартиру, и Джон посоветовал отсылать мой счет за аренду его бухгалтеру.

Потом Джон позвонил Йоко и сказал, что мы едем. "Если понадобится, найдешь нас у Мэй", – добавил он. Мы собрались и на следующий день уехали.

Когда мы добрались ко мне домой в Нью-Йорке, Джон растянулся на кровати. "Хорошо быть снова в Нью-Йорке! Я всегда чувствую себя лучше здесь!" Он не придуривался. Почти сразу произошла удивительная трансформация, и наша жизнь в Нью-Йорке стала исключительно нормальной, весьма напоминающей то время, когда мы были вместе в конце лета, когда Йоко была в чикаго. Мы рано вставали и ложились, как только заканчивалось шоу Джонни Карсона. По утрам мы пили кофе, читали газеты и звонили по телефону. Джону, раньше не любившему ходить пешком, нравилось бродить по Манхэттену, и после обеда мы обычно подолгу гуляли. Особенно нам нравилось прохаживаться по пятой авеню, рассматривая витрины магазинов. Время от времени люди обращали внимание на Джона, но, к их чести, не беспокоили его.

По соседству с моим домом мы обнаружили небольшой мексиканский ресторанчик и постоянно заходили туда отведать мексиканские комбинированные блюда. Больше всего Джон любил хопперы, и мы часто набирали их полную сумку и брали с собой домой. По вечерам мы иногда ходили в кино, стоя в очереди за билетами, как все. Больше всех нам понравился фильм "Как Все Было".

Вечером Джон также любил ходить в ресторан "Дом" Ричарда Росса. Ричард, которого я представила Джону, с удовольствием обслуживал его. Как только мы появлялись там, Ричард бросал все и не отходил от Джона, считая за честь принимать его у себя. Джон понимал, что нам нужны друзья. В обществе он чувствовал себя хорошо только с друзьями-музыкантами. Однако он полагался на таких людей, как Росс и Эллиот Минц. Джон всегда считал, что посторонние чего-то ждут от него, чего-то, что он может не выполнить, и поэтому он всегда боялся их. Он знал, что никогда не разочарует Ричарда: один лишь вид Джона приводил того в трепет. Порой казалось, что такое рабское преклонение перед Джоном позволяет ему чувствовать себя на публике раскованно.

Джон несколько раз напился в "Доме", а также один раз в японском ресторане, но не буянил.

Кроме хорошего настроения были и другие показатели того, что он в отличной форме. Он отчаянно хотел писать новые песни, но в течение предыдущих четырех месяцев к нему ничего не приходило. Почти сразу, как мы прибыли в Нью-Йорк, когда Джон ложился спать, он начинал записывать слова, фразы и образы в блокнот, который всегда был возле кровати с его стороны. По утрам он с восторгом рассматривал свои записи.

С каждым днем он становился все более уверенным в себе. В конце нашей первой недели в Нью-Йорке я заболела, а в доме не было еды. К моему изумлению Джон вызвался сам сходить в супермаркет.

"Чего ты хотела бы?" – спросил он.

"Я сама схожу", – сказала я.

"Нет, у меня есть деньги. Я могу сходить."

Мы составили перечень продуктов, и Джон пошел в магазин. Через полчаса он вернулся с двумя мешками. Он ликовал. "Я не ходил в магазин уже с детства. Мне это ужасно понравилось!" – воскликнул Джон. Прогулка в супермаркет может показаться тривиальной, но для Джона это было большим делом, ибо он сам в такие общественные заведения никогда не ходил. Он горел желанием снова пойти в супермаркет, что и сделал. Скоро у него вошло в привычку выбирать, что он хочет поесть, вместо того чтобы есть, что ему дадут. Джон также стал спокойно расплачиваться в кассе. В Лос-Анджелесе ему нравилось, когда за него платили другие, потому что считать мелкие деньги, как и набирать номер телефона, было нудно. Мне же хотелось, чтобы Джон действовал независимо, и на эти походы в супермаркет я смотрела как на важный шаг в этом направлении, и очень ему радовалась.

Джон даже стал более решительно разговаривать с Йоко по телефону. Эти звонки начались в ту ночь, когда мы приехали. Оставаясь безучастным ко всему, что бы она ни говорила ему, он не желал тратить на нее много времени. Часто он отходил от телефона через три-четыре минуты. На следующий после приезда день Джон не на долго съездил в Дакоту. Это был визит вежливости, и он вернулся уже через полчаса. Йоко, видя отчужденность Джона, стала в конце концов звонить реже и, похоже, теряла интерес к руководству нами.

Через пару дней после нашего приезда была назначена встреча Джона с его адвокатами. Эту встречу проводили Гарольд Сидер, Дейвид Долдженос и Майкл Грэхем.

Если кто-либо из Битлов выпускал сольный альбом, как " M i n d G a m e s " Джона, деньги от продажи пластинок уходили в Эппл. В Англии эти гонорары были заморожены судом. Убежденный в том, что теперь у него будут самые успешные соло-альбомы, Пол МакКартни решительно хотел, чтобы гонорары за них шли непосредственно ему. Лучшим способом достичь этого было выработать удовлетворительное условие раздела Эппл. Пол, из БИТЛЗ настаивал на этом больше всех.

Разбирательство дел в Эппл выдвинуло новые проблемы. Предъявил иск Аллен Клайн. Он подал в суд на Джона, Ринго и Джорджа за нарушение контракта, а также на корпорацию Эппл, поскольку с ним было подписано соглашение об управлении этой корпорацией БИТЛЗ. Хотя Пол был партнером в Эппл и, как партнер, тоже попадал под иск Клайна, он не собирался отдавать ему деньги от своих сольных альбомов. Он настаивал на том, что остальные БИТЛЗ должны компенсировать ему деньги от его сольных альбомов, которые пойдут Клайну, если тот выиграет дело.

Было удивительно видеть, как много проблем возникало при разделе Эппл. Например, в недвижимое имущество корпорации входили и дома БИТЛЗ. Нужно было выработать решение, как разделить все имущество и состояние Эппл.

В добавок, все расходы Джона и Йоко в Нью-Йорке также относились к корпорации Эппл.

Джон сказал мне, что эти расходы оцениваются в два миллиона долларов. БИТЛЗ не хотели принимать их, а особенно расходы на выпуск альбомов Йоко. От Джона требовали, чтобы он вернул корпорации эти деньги.

Казалось, что Джону предстоит до бесконечности выяснять все эти проблемы. Во время встреч он внимательно слушал, время от времени задавая вопросы по каким-либо пунктам. Однако главное, что его заботило, был "конечный счет". Джон считал, что в любом случае он должен будет кому-то что-то отдать для решения проблемы. "Какую сумму мне придется отдать им? Придется ли мне отдать права на какие-нибудь альбомы или песни?" – спрашивал он в упор. Для него это было главным, и он не хотел, чтобы кто-то прибрал к рукам то, что, как он считал, по праву принадлежало ему.

В конце недели, когда одна из этих встреч подходила к концу, Дейвид Долдженос как-то нервно посмотрел на меня. Я поняла, что он хочет что-то обсудить с Джоном наедине. Джон тоже это почувствовал. Долдженос, однако, не попросил меня уйти, Джон тоже. Наконец адвокат сказал: "Есть еще один вопрос, который нам надо обсудить." Он почувствовал себя еще более неловко. Потом, посмотрев на Джона, он сказал: "Мне трудно начать, потому что Йоко просит себе адвоката для развода."

На лице Джона отразилось удивление. Однако он быстро овладел собой и мило улыбнулся. Так он улыбался, когда не хотел, чтобы кто-то понял, о чем он думает. В комнате стояла напряженная тишина, и Долдженос не знал, продолжать ли ему. Джон впился в меня взглядом, и я поняла, что он хочет, чтобы я вышла.

Я встала и, извинившись, вышла из комнаты и села в приемной. Должна признать, что я была удивлена, как и Джон. Эта новость застала нас обоих врасплох. Первой моей мыслью было, что она что-то задумала – что-то, чего я не понимала и чему не доверяла. Джон вел себя очень независимо, и мне казалось, что Йоко пытается подложить мину под его вновь обретенную уверенность в себе.

Я, конечно, была бы в восторге, если бы Йоко действительно хотела развестись с Джоном, но это было бы слишком просто. Конечно, я хотела, чтобы Джон женился на мне, но вряд ли он смог бы полностью освободиться от своей нужды в Йоко. Мечтать о браке с Джоном было бы губительно для меня, поэтому я всегда гнала от себя эту мысль.

Как Джон отреагирует на это заявление Йоко? Я недоумевала. Не напугается ли он так, что начнет пить и буйствовать, как в Лос-Анджелесе? Я чувствовала себя выбитой из седла, как и в тот день,когда она предложила мне уйти с Джоном.

Волнуясь, я ждала в приемной, не зная, что ожидать от Джона, когда он выйдет, и, надеясь, что он не взорвется и не выльет на меня свой страх и злобу. Ждать пришлось полчаса, в течение которых я лихорадочно размышляла.

Когда Джон наконец появился, он добродушно улыбался. Подойдя, он поцеловал меня в щеку. "Я только что звонил Йоко, – сказал Джон. – Сейчас поеду туда. Хочу узнать, что у нее на уме." Как ни странно, волновалась лишь я, и Джон, почувствовав это, обнял меня. Держась за руки, мы вышли из офиса. В такси он был в приподнятом настроении, как будто заявление Йоко доставило ему большую радость. Я знала, что он всегда был в восторге от ее игр, и подумала, что это и было причиной его удовольствия. Я не допускала мысли, что именно он и хочет развода.

"Я вернусь через час", – сказал Джон, когда такси остановилось у моего дома. Он еще раз поцеловал меня перед тем, как я вышла, а потом поехал в Дакоту.

Когда я поднялась, звонил телефон. Это была Йоко. Она даже не поздоровалась, когда я взяла трубку.

"Мэй, как настроение у Джона?" – спросила она.

"Похоже, что отличное", – ответила я.

"Знаешь, я боюсь его. Я очень боюсь его", – резко сказала Йоко.

"По-моему, тебе не о чем беспокоиться", – спокойно ответила я.

"Он точно в норме? А то я могу позвать слесаря, чтобы переделать все замки до его прихода. Мне не хочется, чтобы он что-нибудь сделал со мной."

"Все будет нормально, Йоко, нормально."

Она бросила трубку.

Через два часа Джон вернулся, держа в руках красивое пальто с енотовым мехом. Он вручил его мне, и я надела его.

"Откуда это у тебя?" – спросила я.

Джон хохотнул. "Сейчас все расскажу. Йоко не носит это пальто, и я сказал, что оно нужно нам. Ведь мы сейчас не можем позволить себе купить тебе пальто. Она сказала: "Дай мне сначала его примерить, идет ли оно мне." Оно не подошло, и Йоко сказала: "Я отдам тебе это пальто при одном условии: скажешь Мэй, что это от меня."

Джон громко захохотал. "У меня есть точно такое же пальто, Йоко сказала мне, что его взяла на время Арлин, и ей придется попросить Арлин вернуть его." Он помолчал, а потом улыбнулся мне. "Знаешь, Фанг Йи, к июню я буду свободным человеком."

Я внимательно посмотрела на него. "Это идея Йоко или твоя?" – спросила я.

"Мы обсудили это, и решили, что совместная жизнь у нас не получается, и будет лучше, если мы расстанемся, хотя мы и не безразличны друг другу."

"Ты действительно этого хочешь?"

"Все к лучшему."

Он подошел и поцеловал меня. "А теперь почему бы тебе не позвонить и не поблагодарить Йоко за пальто. Надо поддерживать добрые отношения."

Я все еще подозревала неладное, но не могла отрицать, что была взволнована новостью, которую принес Джон. Он держал меня за плечи, пока я набирала номер Йоко.

"Йоко, это Мэй, – сказала я. – Джон только что пришел и передал мне пальто. Оно великолепно. Спасибо, что ты подумала обо мне. Спасибо большое."

"Я рада, что оно тебе нравится. Я весь день думала о том, чтобы дать его тебе, – ласково ответила она. – Мэй, я не хочу, чтобы ты мерзла, и теперь тебе будет тепло. Я очень рада этому."

"Спасибо тебе", – повторила я.

"Мэй, я хочу, чтобы ты была счастлива." Йоко помолчала, а потом сказала: "Я хочу посмотреть свой остальной гардероб – что еще можно отдать тебе. Как только закончу, позвоню тебе."

Когда я повторила Джону обещание Йоко, он скептически посмотрел на меня. С этого момента Йоко участила свои звонки, но хотела говорить только со мной. Эти звонки были "сестринскими" звонками: моя старшая сестра хотела посплетничать о реакции Джона на развод. "Как он сегодня... Как он воспринимает новости?.. Он сказал что-нибудь?.. Какое у него настроение?.."

Мне был неприятен такой тон девичьих сплетен, и я настаивала на том, чтобы Йоко говорила с самим Джоном. Это только подстегивало ее выжимать информацию из меня. Ей, похоже, было трудно принять тот факт, что Джон весел и спокоен, с оптимизмом относится к разводу и даже смеется над ее бесконечными попытками добиться, чтобы я делилась с ней своими наблюдениями за его состоянием.

Я не позволяла себе всерьез думать об этом. В глубине души я была убеждена, что, если дойдет до дела, Йоко не станет разводиться с Джоном, и мне не хотелось планировать для себя какого-то будущего счастья. Все, что я хотела, это жить день за днем, и того, чтобы Джон был спокоен и счастлив, этого было достаточно для меня. К тому же меня вдохновляло то, что его зависимость от Йоко, похоже, действительно ослабевала.

* * *

Через несколько дней Йоко позвонила нам и сказала, что собирается устроить вечеринку и хочет пригласить Мика Джэггера. Она хотела, чтобы мы оба пришли. Если кто-нибудь спросит, сказала она Джону, она будет отвечать всем, что это она выкинула Джона, и что он ушел не по своей воле.

"Зачем что-то говорить?" – спросила я Джона. – "Ведь все увидят, что ты со мной, а она одна. Что бы она ни говорила, ты сам решил изменить свою жизнь и сделал это." "Она – мой лучший друг, – отвечал Джон. – Мне-то по хую, но для нее эти вещи имеют большое значение. А мне плевать."

Однако он был раздражен ее звонком. "Я не хочу идти на вечеринку, – заявил он. – Не хочу играть в ее игры. Не хочу плясать под ее дудку.

Начались один за другим звонки, целью которых было уговорить Джона пойти на вечеринку и согласиться с версией Йоко о том, что она выкинула его. Джону пришлось пообещать, что Мик Джэггер никогда не узнает, что он сам ушел от Йоко.

Эти звонки продолжались четыре дня, но Джон решительно не желал идти на вечеринку. Наконец он не выдержал и заорал в трубку: "Мне плевать, что ты сказала Мику. Ты просто пытаешься играть со мной, но с меня хватит. Если тебе нужен этот ебучий развод, то поторапливайся."

Я промолчала, зная, что все мои слова еще больше расстроят его. "Мы не пойдем на эту вечеринку, вот и все", – крикнул он.

После этого Йоко на несколько дней затихла. ЗАтем наше спокойствие было нарушено еще одним событием.

* * *

Раздался звонок в мою квартиру. Я подошла к селектору и спросила, кто.

"Это Дейви Блоттер. Джон пригласил меня с собой в Нью-Йорк." После я узнала, что Блоттер был бродягой из Лос-Анджелеса, с которым Джон гулял после того, как он отправил меня из Лос-Анджелеса домой.

В одно мгновение Джон вскочил и ринулся в ванную "Дейви Блоттер? Отделайся от него. Смотри, чтобы он не узнал, что я здесь", – крикнул он из-за двери.

"Джона здесь нет", – сказала я в селектор.

Он не ответил.

Через несколько минут раздался звонок в мою дверь, и я посмотрела в дверную щель. Каким-то образом Дейви Блоттер проник в здание. Вместе со своим маленьким сыном, Блоттером, они стояли перед моей дверью. Джон говорил мне, что у некоторых его поклонников какой-то сумасшедший взгляд. Взгляд Дейви Блоттера в точности соответствовал описанию Джона.

"Я хочу видеть Джона", – снова сказал он.

"Его здесь нет. Я передам ему, когда увижусь с ним."

"Джон пригласил меня в Нью-Йорк."

"Он точно вас пригласил?"

Дейви пропустил этот вопрос мимо ушей. "Я должен увидеть Джона. Сейчас."

"Пожалуйста, уходите."

Он ухмыльнулся. "Мы с Блоттером подружились с вашими верхними соседями, и они разрешают мне побыть у них. Я буду следить за вами и, может быть, поймаю Джона, когда он будет на лестнице."

После этого Дейви с сыном пошли наверх. Он сказал правду. Каким-то образом ему удалось добиться возможности торчать в квартире над нами. Из-за своей двери он мог следить за лестницей, и ему было очень легко засечь нас. Я была в трансе.

Джон чуть не впал в бешенство. "До чего же много этих безумных поклонников. Лучше бы у меня был только один, но настоящий поклонник, который действительно любил бы меня, а не был помешанным. И знаешь, что будет? Он, вероятно, доберется до меня. Вот, что будет." – "Ты так думаешь?"

"Да, черт возьми, думаю."

Джон так разнервничался, что отказался выходить из дома в тот день. Утром он сказал: "Давай смотаемся отсюда." Деньги в этой ситуации не имели значения. Я тут же позвонила в отель "Пьерре" и забронировала номер. Затем мы собрали вещи, выскочили из дома, рванули к третьей авеню, остановили такси и помчались в "Пьерре", чтобы больше никогда не слышать о Дейви Блоттере.

Как только мы поселились в отеле, Джон успокоился. Хоть он и сказал Йоко, что мы переехали, но говорить с ней, когда та позвонила, не хотел. Всякий раз, когда он брал трубку, она снова говорила ему, что все еще собирается устроить вечеринку, хочет, чтобы мы пришли, и чтобы Джон согласился с ее версией их разрыва. Джон отвечал одним и тем же" "Я не приду", – и вешал трубку, а Йоко звонила снова.

ОН все время спрашивал ее о своей меховой куртке-пальто, и она говорила, что Арлин не вернула ее.В конце концов я позвонила Арлин, и та сказала, что отдала куртку назад в тот же день, когда Йоко попросила ее. "Я видела, как она повесила ее в шкаф", – сказала она.

Когда я сказала об этом Джону, он пожал плечами. Он не хотел вступать в конфронтацию с Йоко. "Мы ведь здесь будем не так уж долго, чтобы беспокоиться об этом", – сказал он и больше не спрашивал Йоко о куртке, хотя она продолжала жаловаться, что Арлин так и не вернула ее.

Похоже, что Йоко в конце концов устроила вечеринку без нас. Арлин рассказала мне, что Йоко обзвонила знакомых, в том числе и Мика Джэггера, и пригласила их в Дакоту. Однако она не наняла ни бара, ни какой-либо провизии, ни закусок, хотя в доме не было ни выпивки, ни еды. "Она такая. Ей, вероятно, это и в голову не пришло", – заметил Джон.

* * *

Наша неделя в Нью-Йорке растянулась на месяц. Наконец дела Джона как будто закончились. Он имел четкое представление о том, что делалось от его имени по делам с БИТЛЗ и Алленом Клайном. Адвокатам теперь предстояло заняться своей работой. Джону не хотелось оставлять незаконченным альбом Спектора, и он решил, что пора возвращаться в Лос-Анджелес.

Отъезд мы запланировали после дня рождения Йоко, которой 18 февраля исполнялся 41 год.

В свой день рождения Йоко отказалась пойти с нами куда-нибудь и пригласила нас в Дакоту. В квартире было пусто. Йоко, одетая в ночной халат, решила провести свой день рождения в постели. Мы проследовали за ней в спальню, и она на наших глазах забралась под одеяла и натянула их до подбородка.

Джон сел на краю кровати. "С днем рождения, Йоко", – бодро сказал он, и, наклонившись, поцеловал ее в щеку.

"С днем рождения, Йоко", – эхом отозвалась я.

Она слегка улыбнулась. У нее был вид бодрившегося смертельно больного.

"Как ты себя чувствуешь?" – спросил Джон.

Она не ответила.

"Йоко, ты в порядке?"

Она снова выдавила бодрую улыбку. "Все отлично, – прошептала она. – Я счастлива, как никогда."

Мы старались развеселить ее, и она продолжала уверять нас, что очень счастлива, но ее тон оставался похоронным, и в конце концов это подействовало и на нас.

"Я не переживаю, что мне уже сорок один", – мягко сказала она, умоляюще глядя на нас, словно ее только что приговорили к смертной казни, и только мы могли помиловать ее.

Джон зашагал по комнате. Потом сказал: "Пойдем", – и направился к двери. Наш визит длился всего двадцать минут.

Через два дня, когда мы уезжали в Лос-Анджелес, Джон сказал мне,что хочет съездить в Дакоту попрощаться с Йоко. Пока я собирала вещи, он поехал. Джон всегда любил ездить в аэропорт и оттуда на лимузине, и, когда я все собрала, мы с водителем подъехали к Дакоте. Я позвала Джона, и через несколько минут он спустился.

По дороге в аэропорт Джон был странно молчалив. "Как она? – спросила я. – Ей лучше?"

"Все отлично." Хотя в глазах Джона ничего не отражалось,я чувствовала, что он о чем-то напряженно думает. Очевидно, Йоко что-то сказала ему, что омрачило его. У нас был счастливый месяц в Нью-Йорке. Тем не менее, было видно, что всего за полчаса в Джоне снова была вызвана какая-то озабоченность.

"Всякий раз, когда на твоем лице такое выражение, это означает, что ты размышляешь о чем-то – о чем-то, что тебе сказала Йоко, сказала что-то обо мне. Что она сказала?"

"Ничего."

"Точно?"

"Да."

Как только самолет поднялся в воздух, Джон заказал водку. Он проглотил ее и заказал еще. За второй порцией последовала третья, а затем четвертая. Меня охватила паника. Я не могла запретить ему пить и боялась, что он может разбуяниться в самолете и начать все крушить, как в спальне Гарольда Сидера.

"Хватит пить, – тихо сказала я. – Пожалуйста, скажи мне, о чем ты думаешь?"

Джон повернулся и уставился на меня. Его глаза сверкали гневом. "Как ты могла так поступить со мной?" – крикнул он.

"Как поступить?"

"Я понимаю, что об этом не стоит говорить. Это не мое дело, но я ничего не могу с собой поделать. Я не могу выразить, какую боль ты мне причинила."

Он заказал еще выпить. Его лицо выражало боль.

"Как ты могла так поступить со мной?" – повторил Джон, сделав глоток. Затем он допил и медленно повернулся ко мне. Схватив мою руку, он стал выкручивать ее. Он был похож на ребенка, играющего какой-то игрушкой, которую он вдруг решил сломать. Я крикнула и попыталась вырваться. Он выкрутил руку еще сильней. Я замерла, не шевелясь. "Я не имею права говорить об этом", – снова сказала он.

"Скажи! Скажи, пожалуйста!"

Джон открыл было рот, но не смог говорить. Вместо этого он отпустил мою руку и схватил меня за волосы, откинув мою голову на спинку сиденья. Его сознание было помрачено. Такой вид у него был всегда, когда он напивался. Все места в салоне первого класса были заняты. Можно было убежать в салон для туристов, ноя боялась, что если я встану, Джон действительно взорвется. В такие моменты я до ужаса боялась Джона. Боясь пошевелиться, я ждала, что будет дальше.

Вдруг он закричал: "Йоко рассказала кое-что о тебе."

"Что она тебе сказала?"

В конце концов Джон сказал мне, что Йоко разузнала о человеке, с которым я когда-то встречалась и которого Джон тоже знал, и она рассказала ему о моей связи с этим мужчиной. "Этот друг сказал, что у тебя слабое либидо", – выпалил Джон, снова дернув меня за волосы. Ревнивый до безумия, Джон всегда болезненно переживал мысль о том, что его женщина когда-то была, или возможно была с другим мужчиной.

Я посмотрела вокруг. Сидящие рядом с нами делали вид, что не слушают, но было видно, что они слушают. Я повернулась снова к Джону.

"Это было три года назад. Три года назад, и я даже не думала, что у нас будет что-нибудь серьезное."

Джон дернул меня за волосы: "Йоко сказала мне, что ты спала с ним только один раз, и у тебя было слабое либидо."

"Я не любила его так, как люблю тебя, – взмолилась я. – Мне было неловко, и я, вероятно, не дала ему удовлетворения."

Я не смотрела в глаза Джону – не потому, что была смущена, а потому что не могла выдержать его безумного взгляда.

"Йоко поинтересовалась, как я могу быть счастлив с женщиной, у которой слабое либидо. Я защищал тебя перед Йоко. Я сказал, что у тебя достаточное либидо для меня. Я сказал ей, что у тебя отличное либидо. Мне пришлось защищать тебя."

Я посмотрела на Джона. Мои слова и логика не доходили до него, и автоматически я вспомнила, как Йоко сказала мне, что знает, чего он больше всего боится.

Джон должен был знать, что женщина по-разному реагирует на разных мужчин и что я считаю его прекрасным любовником. Я не могла вспомнить и дня,когда мы были бы вместе и не занимались любовью, даже тогда – во время тех ужасов в Лос-Анджелесе. Однако Джон снова предпочел впасть в жалость к себе, игнорируя истину. Мне было не по себе, а он продолжал пить водку,кричать и набрасываться на меня. Вокруг все молчали, не обращая на нас внимания, хотя видели, что происходит. Время от времени проходила стюардесса, подливая Джону в стакан и глядя в другую сторону, когда он хватал меня за волосы и выкручивал мне руки.

Джон продолжал обвинять меня, все больше пьянея. "Из-за этого я должен был защищать тебя перед Йоко."

Чем больше он говорил это, тем хуже мне становилось – не из-за того, что у меня было три года назад, а потому, что один его разговор с Йоко был способен перечеркнуть все счастье предыдущих недель. Джон бушевал еще целый час, и чем больше он свирепствовал, тем больше я понимала, что в любую секунду он может что-нибудь со мной сделать или начнет крушить самолет. Мне стало так плохо, что я почувствовала головокружение, а в желудке начались спазмы.

Вдруг Джон дернулся, наклонился и его начало рвать. Я схватила рвотный пакет и подставила. Джона все рвало и рвало, он буквально выдавливал из себя кишки. Закончив, он откинулся на спинку сиденья, побледневший и измученный.

К нам подошла стюардесса и, улыбнувшись, сказала: "Налить ему еще?"

В этот момент мне показалось, что даже стюардесса сошла с ума.

"Нет. Принесите нам салфетки, тряпку и несколько рвотных пакетов."

Стюардесса вернулась с тем, что я просила, и я постаралась почистить Джона. Держась за живот, он стонал: "Мне обидно. Мне очень обидно." Наконец, он вырубился.

У меня ужасно разболелась голова, и я зажала ее в руках. В воздухе витал запах рвоты. Я была так расстроена, и мой желудок так дергался, что от этого запаха мне тоже хотелось блевануть, но я не смогла. Когда самолет прибыл в Лос-Анджелес, мы оба походили на трупаков.

В аэропорту нас ждал Мэл Эванс. По дороге к дому Гарольда Сидера Джон повернулся ко мне и спросил: "Что было в самолете?" Он ничего не помнил. Я спокойно описала происшедшее.

"Я не имел права поступить так. Я был не в себе", – сказал он, с трудом веря.

"Пожалуйста, давай забудем это." Я все еще была слишком потрясена, чтобы обсуждать это.

"Просто я был задет тем, что сказала Йоко, тем, как она бросила мне это в лицо. Мне очень, очень неприятно."

Чтобы переменить тему, я спросила: "Мэл, как там с квартирой?"

"Почти все сделано."

"Мою гитару починили?" – спросил Джон.

Мэл поколебался. "Нет. Я отдал ее вчера."

"А цепочка Мэй?"

"Какая цепочка?"

Джон нахмурился. "Я куплю тебе другую, – сказал он мне. – Я обещаю, что куплю другую."

Открыв дверь квартиры, я с облегчением увидела, что в основном все уже было отремонтировано. В спальне, однако, мы обнаружили, что кровать все еще стояла сломанная. У Джона была способность забывать обо всем, и, пока он не увидел сломанную кровать, он совершенно не помнил, что буквально пытался разнести на кусочки квартиру Гарольда.

Джон сел на кровать. Было видно, что его грызет совесть. "Прости меня. Я здорово виноват. Мне было очень тяжело услышать, что кто-то еще был до меня. Мне было очень обидно. Это просто свело меня с ума."

Я села рядом и взяла его за руку. "Мы вернулись, и у нас еще многое впереди. Что было – то было. Забудь об этом."

"Я не могу этого забыть. Я чувствую свою вину. Я хочу, чтобы ты знала, как мне жаль."

"Мне тоже жаль, что так получилось. Но мы прожили целый месяц без подобных происшествий и знаем, что можем весело и счастливо прожить месяц. Давай ляжем спать, а завтра начнем все снова."

Джон благодарно посмотрел на меня. "Ты все понимаешь. Ты первая женщина, которая так терпит меня."

"Джон, быть с тобой – это самое лучшее, на что я могла рассчитывать в жизни. Мне, конечно, неприятны твои задвиги, но я могу терпеть их, и я не знаю, как покончить с ними."

"Мне жаль. Очень жаль." На глазах Джона навернулись слезы, и он заплакал. Затем он уткнулся головой мне в живот, как будто хотел забраться назад в чрево матери. Я обхватила его руками и крепко сжала, изумленная тем, как в подобные моменты Джон мог впадать в детство, словно он новорожденный или даже вообще нерожденный. Я тихо убаюкивала и покачивала его, пока его рыдания наконец не стихли. Затем, взяв салфетку, я вытерла его слезы. Когда он совсем успокоился, мы разделись и легли спать, нежно обнимая друг друга всю ночь.

Утром зазвонил телефон. Джон крепко спал. Без всяких колебаний я взяла трубку. "Доброе утро, Йоко", – сказала я. Прежде чем она успела ответить, я сказала: "Ты кое-что вчера сказала Джону – то, что ни его, ни тебя не касается."

"Мэй, – ответила Йоко со смешком, – бывает так, что услышишь о чем-то и невольно повторишь. Ты же знаешь, как это бывает." По ее голосу было видно, что она действительно удивлена, и я поняла, что она не знала, передаст ли мне Джон то, что она сказала, или нет.

"Я не знаю, как это бывает", – холодно ответила я.

"Мэй, я не думала,что он передаст это тебе." Она снова хихикнула.

"Это не Джон виноват, что сказал мне. Это тебе не следовало бы выведывать сведения, а потом повторять услышанное."

Она понимала, что попалась, и снова хихикнула.

"Нет ничего хуже, чем так вредить другим", – сказала я ей.

Йоко снова хихикнула.

"Это не твое дело – поставлять Джону информацию обо мне. О себе расскажу я сама. Йоко, ты суешься не в свое дело!"

На этот раз я бросила трубку.

Когда Джон проснулся, он спросил: "Все нормально?"

"Да."

Я не знала, все или не все было нормально. Мне просто хотелось, чтобы все продолжалось дальше. "Позвони-ка лучше Йоко", – сказала я и пошла в кухню варить кофе.

В тот день мы снова начали названивать Филу Спектору. Тот не отвечал.

"Я заберу записи, найму студию и закончу эти ебучие вещи сам", – сказал Джон.

Мы позвонили в Рекорд Плант и узнали, что после каждой сессии Спектор забирал ленты с собой. Если бы мы нашли Спектора, то могли бы получить эти записи.

"Мы можем сделать какие-нибудь новые вещи", – предложила я.

"Я не готов делать что-то новое. Я хочу закончить то, что у меня есть", – сказала Джон тоном, не допускающим возражений. Он по-прежнему боялся работать самостоятельно, так что мы продолжали звонить Спектору. В конце концов нам сказали, что он попал в автомобильную катастрофу и сейчас в уединении отдыхает в санатории в Палм Спрингз.

Тогда мы позвонили Гарольду Сидеру и попросили его помочь вернуть пропавшие ленты и выяснить, какова наша юридическая позиция по отношению к спектору. Мы также позвонили в Кэпитол Рекордз, чтобы объяснить почему остановлена работа над альбомом.

Джон был в чрезвычайно мрачном настроении. Он вернулся в Лос-Анджелес, чтобы заниматься музыкой, а этот альбом был единственной музыкой, которую он готов был записывать. Однако делать было нечего, и он старался не поддаваться депрессии.

Через пару дней после нашего возвращения, мы через местных рок-н-ролльщиков узнали, что в городе находится Ринго. Джон очень любил Ринго, как брата, и по-прежнему всячески покровительствовал ему. Так что мы стали каждый день встречаться с ним и его близким другом Гарри Нильсоном. Гарри оказался ужасным говоруном, и Джон был в восторге от его болтовни и балдежности.

Должна признать, что и я была в восторге от Гарри. Он был необыкновенно веселым и умным человеком. Он также умел держать себя в руках, когда пил. С каждой порцией выпивки Гарри, похоже, контролировал себя еще больше, в то время как Джон раскисал. Это подтверждало то, что Джон предпочитал общество более сильной личности.

Сначала ничего ужасного в их кутежах не было. Через некоторое время Ринго сказал, что уезжает и предложил нам поселиться в его двухэтажной квартире в Биверли Вилшир и занять спальню наверху, а внизу будет жить его менеджер Гилари Джеррард. Нам с Джоном понравилась эта идея. Прошло десять дней с тех пор, как мы вернулись в Лос-Анджелес, и вот мы снова собрали вещи и переехали. Через несколько дней Гарри предложил съездить в Лас-Вегас. Там мы все здорово повеселились, и когда вернулись, Джон сказал ему: "Мне хотелось бы быть продюсером твоего альбома."

Гарри был замечательным певцом, сочинителем и аранжировщиком, и ему, как и Джону, очень хотелось записать хитовый альбом. Им обоим надо было чем-то серьезно заняться, и я надеялась, что это будет альбом.

Гарри понравилась идея. "А что мы будем записывать?" – спросил он.

"А что бы ты хотел?"

"Я хотел бы сделать свои любимые старые вещички."

"Нет. Тебе надо записывать собственные песни. Мы можем записать половину своих и половину старых вещей."

Мы виделись с Гарри ежедневно, и как только они встречались, они начинали говорить об альбоме. Они были в бешеном энтузиазме и перебирали названия песен. Джон брал гитару и бренчал каждую из этих песен, прикидывая: делать ее или нет. Когда они выбирали какую-то вещь, как "Ностальгический Блюз" Боба Дилана или одну из самых любимых старых хитов Джона "Оставь Для Меня Последний Танец", они обсуждали как ее лучше сделать. Джон несколько раз проигрывал эту песню в разных темпах "Как слушается?" – каждый раз спрашивал он меня, желая знать какие чувства вызывает во мне тот или иной вариант. Гарри также сыграл несколько своих новых вещей. Большинство из них звучали невесело. В жизни Гарри был период разочарований и потерь – и в жизни и в любви. И эти песни резко контрастировали с такими забойными старыми хитами, как "Rock Around The Clock", которые Джон и Гарри собирались делать.

Пока они занимались обсуждением материала, Брюс Грекал, общий адвокат Гарри и Ринго, занялся организацией записи альбома. Грекал был профессионалом и быстро все устроил. В начале апреля можно было начинать записывать в Рекорд Плант.

К концу недели вернулся Ринго. Узнав об альбоме, он заявил: "Я ни за что не пропущу этого". Джон также попросил Джима Келтнера играть на барабанах вместе с Ринго и пригласил из Англии своего любимого басиста Клауса Формана с его подругой Синтией Уэбб. На духовых попросили играть Бобби Киза и Тревора Лоренса, а на клавишных – Кенни Ашера. Джон также попросил Джесси Эда Дейвиса играть на гитаре.

Друзья Гарри, похоже, были самыми заядлыми выпивохами Лос-Анджелеса. Среди них был Кит Мун, с которым он когда-то вместе жил в лондонской квартире. Мун также пребывал в отеле Биверли Вилшир.

"Джон, я тоже хотел бы играть на этом альбоме", – сказал Кит, когда мы однажды столкнулись с ним в холле отеля.

"Буду только рад", – ответил Джон. Теперь у нас было три барабанщика: Ринго, Джим Келтнер и Мун.

Всякий раз, когда мы встречались с Муном, я отмечала в нем прекрасные манеры и удивительное благородство. В мире рок-музыки много рассказывали о диких выходках Кита, и одну из самых странных историй рассказал нам Мик Джэггер, когда спустя несколько дней мы ужинали в нашем любимом китайском ресторане.

"Недавно ночью я услышал шум в своем номере", – сказал Мик. (Джэггеры всегда останавливались в Вилшире). "Я подумал, что это грабитель. Моим единственным оружием была настольная лампа. Я взял ее и на цыпочках вошел в гостиную, собираясь обрушиться на голову грабителя. Им оказался Кит. Он вломился в мой номер."

"Как же он вошел?" – спросил Джон.

"Вы не поверите. Он вскарабкался на террасу своего номера и переходил по стене от террасы к террасе. Он так и карабкался по всему зданию. Вы можете представить, как он висит на стене отеля в четыре утра? Вы можете представить, чтобы кто-то проделал это? Он ведь мог сорваться и убиться. Такие вещи проделывают только в кино. А что могло бы случиться, если бы у меня был револьвер? Я мог сгоряча хлопнуть его в темноте."

* * *

Наша жизнь становилась все более насыщенной. Так же, как из ниоткуда всплыли Кит и Мик, неожиданно вновь появился Элтон Джон, который рассказал нам о предстоящем дне рождения Рикки Мартина, сына Дина Мартина. Вечеринка должна была состояться в доме жены Мартина, Дженни, с которой он не жил и в списке гостей была Элизабет Тейлор.

Джон заволновался. "Я никогда не встречался с Элизабет, – сказал он. – Мне смертельно охота ее увидать там."

Мы пришли на вечеринку в роскошный особняк в Биверли Хиллз, и там был огромный стол с закусками и бар. Мы с Джоном стояли в углу, разглядывая звезд, которых никогда прежде не видели в лицо. Пока мы разглядывали эту публику, все поглядывали на нас. Хотя Джону всегда нравилось встречаться со знаменитыми людьми, он все-таки был здесь самым знаменитым. Мы медленно ходили по дому, беседуя с теми, кто подходил к нам.

"Где же Элизабет? – спросил Джон. – Я хочу увидеть ее."

Через сорок минут после нашего прихода в комнату величественно вошла Элизабет Тейлор. Все вокруг замерло, и каждый смотрел только на нее. Вот это была звезда! Я не ожидала, что она такая маленькая, потому что все, связанное с ней, было больше, чем жизнь. Ее волосы, уложенные в изысканную прическу, возвышались над головой. Необыкновенные фиолетовые глаза казались бусинками на фоне фиолетовых теней. Одетая в переливающееся оттенками розового цвета платье и с огромным брильянтом на шее, она была ослепительна.

Джон и Элтон, словно мальчики-тинейджеры, подошли к ней. Она засветилась, увидев их. "О, – сказала она, – мне очень приятно познакомиться с вами." Джон и Элтон также восторженно отвечали ей. Оба старались доставить ей удовольствие, и она весело смеялась их шуткам и шутила сама.

Когда прибыл Дейвид Боуи, она взяла его за руку и спросила: "Дейвид, ты знаешь Джона?"

"Нет, но всегда хотел встретиться с ним." Боуи широко улыбнулся Джону. В его глазах было искреннее восхищение. Джон, который очень ценил музыку Боуи, сердечно пожал ему руку. Дейвид был очень обаятелен и тоже много шутил. Разговор все более оживлялся. Наконец Дейвид объявил: "Мне нужно идти". Позже в тот вечер мы нашли его вдвоем с Элизабет Тейлор, сидящими на кушетке в одной безлюдной комнате и увлеченно беседующими. Мы с Джоном с удивлением посмотрели на эту пару: кинобогиню и рок-звезду с фарфоровым лицом и оранжевыми волосами. Тем не менее, сидя там и глядя друг другу в глаза, они походили на давно не видевшихся старых друзей, которые делятся своими самыми интимными секретами. "Мэй, Джон, идите к нам", – позвала, увидев нас, Элизабет, и мы уселись рядом с ними. Через несколько минут в этой маленькой комнатке собрались все гости, и мы снова были в окружении любопытных глаз.

По пути домой мы с Джоном говорили о том, как нам понравилась Элизабет Тейлор. "Она не рок-н-ролльщица, – сказал Джон, – Она не такая, как мы. У нее другая школа. Мы, старея, сходим с ума. Она же научена справляться с этим."

* * *

С каждым днем Джон и Гарри все с большим энтузиазмом относились к своей затее с альбомом. У них уже была согласована большая часть материала, и Джон был в отличном настроении. Неформальность их сотрудничества, похоже, давала результаты, и я была довольна тем, что не было секретности и сумятицы, которые всегда царили вовремя встреч со Спектором.

Когда звонила Йоко, Джон рассказывал ей об альбоме, но совершенно не отвечал на ее вопросы и замечания. Один раз, отойдя от телефона, он повернулся ко мне и сказал: "Угадай, что Спинозза дал Йоко?"

Я пожала плечами.

"Йоко сказала, что он дал ей хорошенько трахнуться." Джон счастливо улыбался. "Не дурно, а? Я уж начал беспокоиться, что она не добьется этого."

По вечерам Гарри, Джон и я продолжали развлекаться вместе, и Джон продолжал пить, но, хотя Гарри все время подбивал его, он не выходил из-под контроля.

Все же, я чувствовала себя лучше, когда Гарри не было с нами. И очень скоро наступил день, когда мне снова пришлось поплакать: выступление братьев Смазерз в "Трубадуре".

Это дело было задумано как возвращение, как попытка дать новый толчок телевизионной карьере Рика и Томми, чтобы они могли продемонстрировать свое комедийное мастерство. Были приглашены представители всех ведущих теле-компаний в Лос-Анджелесе, а также множество знаменитостей, которые были друзьями и поклонниками Братьев Смазерз и хотели оказать им поддержку в тот важный вечер.

К нам присоединился Гарри, и прежде, чем мы отправились на концерт, они с Джоном несколько раз выпили. Возле клуба шатались орды фотографов, и когда я припарковала машину, мы стали протискиваться к входу. Как только фотографы увидели Джона, они защелкали аппаратами. К тому времени мы с Джоном знали, что если у нас нейтральный вид, фотографы концентрируют внимание на нем, а меня игнорируют.

Наконец мы вошли в "Трубадур", в котором все гудело в ожидании возвращения на сцену братьев Смазерз. Нас проводили в секцию ОВП. Правое крыло клуба всегда оставляли для знаменитостей, мы были посажен за длинный столик, за которым сидела группа людей, в том числе Питер Лофорд, Пэм Гриер,Джек Хейли-младший, писатель Гвен Дейвис и продюсер фильма "С возвращением, Коттер" Алан Сакс. Нас представили каждому, и все были нам очень рады. По их разговору было видно, что они с нетерпением ждут братьев Смазерз.

"Джон,мы сели за столик фанов", – сказала я.

Он улыбнулся: "Я тоже фан."

Я заговорила с Питером Лофордом о моих любимых музыкальных фильмах, когда к столу подошла официантка принять заказ и напитки.

Джон уставился на нее."Все верно, – сказал он. – Я – ебучий осел с "котексом" на голове."

Этой фразы было достаточно, чтобы я поняла: "Джон пойдет в разнос. Гарри тоже это почувствовал. Кто-то предложил нам заказать "молочный коктейль" – двойной бренди александер, и Джон заказал. Как только принесли выпивку, он сразу ее проглотил.

"Давайте выпьем еще", – сказал Джон и заказала по второй порции.

В ожидании выпивки Джон начал тихо напевать один из своих любимых ритм-энд-блюзов "I Can't Stand The Rain" (Не выношу дождя). Мне показалось это зловещим предзнаменованием: это была песня, которую он хотел услышать в этом же самом клубе, когда произошел инцидент с "котексом". К нему присоединился Гарри, и они вдвоем начали громко петь, стуча ложками и ножами по бокалам и солонкам, изображая импровизированную ритм-секцию. Сидевшие за нашим столиком, похоже, были в восторге от этой музыки Джона и Гарри, однако было видно, что по их мнению сейчас не время и не место для этого. "Это очень здорово, – сказал Лофорд. – Отличное начало для братьев Смазерз." Он улыбнулся Джону, Джон ответил тем же.

Питер Лофорд тоже пил бренди александер. Джон взял его бокал и проглотил его выпивку.

Гарри запел громче. В зале наступила тишина: все слушали их пение. Вдруг наш столик окружили фотографы. В один из моментов Джон наклонился ко мне и с улыбкой сказал: "Ты знаешь, что я люблю тебя?"

"Я люблю тебя."

Джон обхватил меня и начал целовать. Фотографы неистово защелкали, и на наши лица обрушился каскад вспышек. "Джон, все узнают."

"Плевать." Он схватил мою руку и поцеловал меня еще крепче.

Послышались голоса репортеров: "Кто она? Как ее зовут?" Они заполучили сенсацию и понимали это.

Мне никогда не хотелось, чтобы пресса все разузнала про нас; Джону тоже, и мы договорились вести себя благоразумно на публике, если бы нас и сфотографировали вместе, доказательств нашей связи не было был. Теперь же наше фото на следующей неделе появится в "Тайм" и объявит всему миру о нашей связи. В одну минуту Джон свел на нет все семь месяцев нашей конспирации на публике и сделал это на глазах у всех голливудских газетчиков.

"Секрета больше нет, – пьяно сказал он. – Давай-ка еще выпьем." До начала шоу он выпил еще два двойных.

Свет стал гаснуть – начинался концерт. Объявили братьев Смазерз, но, несмотря ни на что, Джон и Гарри запели еще громче. Когда на сцену вышли Дик и Томми, публика устроила овацию. Когда аплодисменты стихли, оказалось, что Джон и Гарри по-прежнему поют. Комики начали свое выступление, и получилось одновременно два шоу: одно на сцене, другое – в аудитории.

"Они любят тебя, Джон!" – сказал Гарри.

Джон запел громче. Гарри вновь присоединился к нему, и они стучали по столу и пили.

Братья Смазерз продолжали, как истинные профессионалы. Вдруг Джон перестал петь, и я уж было подумала, что воцарился мир. Однако я ошиблась. Джон и Гарри любили Томми, но не выносили Дика. Когда Дик начал говорить, Джон посмотрел на сцену, пьяно улыбнулся и крикнул."Эй, брат Смазерз, ебись конем!" Затем он снова запел. Потом опять крикнул на Дика Смазерса: "Ебать тебя, брат Смазерз!" Гарри тоже оранул, и Джон, стараясь перекричать его, крикнул еще громче: "Ебать тебя!"

"Гарри, скажи Джону, чтобы он перестал, – зашипела я на Гарри. – Скажи ему, чтобы перестал, или я убью тебя."

"Им это нравится", – ответил Гарри. Затем он повернулся к Джону. "Эй, старина, они очень любят тебя." Джон снова крикнул" "Ебать тебя." Со сцены раздался спокойный голос Томми Смазерза: "Это мой хороший друг Гарри там шумит?"

К тому времени за нашим столиком все гудело. Гудел и весь зал. Со всех концов свистели и ругались. "Леннон, заткнись!" – начали выкрикивать из публики.

"Они любят тебя, – говорил Гарри Джону. – Видишь, как они тебя любят?"

Джон милостиво улыбнулся: "Ебать их всех!"

"Слушай, парень, Томми – мой друг", – сказал Алан Сакс Джону.

"Ебать тебя, парень", – ответил Джон.

Питер Лофорд возмущенно посмотрел на него. "Слушай, – сказал он, – я пришел смотреть не тебя, а братьев Смазерз", – и вышел из-за нашего столика.

Чем больше шумел Джон, тем больше шумела публика. "Не мешайте братьям Смазерз", – крикнула одна женщина.

"Их и так уже заебали, а теперь еще ты", – крикнул кто-то другой.

"Они же артисты, как и ты. Им нужна твоя поддержка", – раздался еще чей-то голос.

Потом кто-то закричал: "Как ты будешь спать после такой подлянки этим двум ребятам, которые нуждаются в твоей помощи?"

Все эти выкрики не давали эффекта. Пение и ругань продолжались.

Тогда к нашему столику подошел менеджер братьев Смазерз Кен Фриц. "Слушай, – закричал он, – мы много работали над этим, и я не позволю тебе облажать нас." Он схватил Джона за плечо, и Джон, в котором в такие моменты появлялась непонятная сила, в ярости вскочил и перевернул стол. В этот момент Питер Лофорд вместе с барменами устремился к нам, потому что разъяренная публика поперла на Джона.

В какой-то момент в толпе началась драка. Бармены и вышибалы окружили Гарри и Джона, образовав живую изгородь, и вели их сквозь обозленную публику к выходу. "Мэй, Мэй, где ты?" – закричал Джон в полной панике.

"Я позади тебя", – закричала я в ответ.

Наконец всех нас вытащили из "Трубадура" на бульвар Святой Моники. Перед клубом ожидала шарага фотографов, и одна из них вдруг заорала: "Леннон ударил меня!" Окруженный персоналом "Трубадура", Джон никого не мог ударить, и я подозреваю, что этого фотографа ударила распахнувшаяся дверь.

"Он ударил меня, он ударил меня!" – продолжала вопить она.

"Спокойно, мадам, спокойно!" – крикнула я.

В сопровождении толпы, мы добрались до автостоянки. Вдруг Джон прыгнул на обслуживающего стоянки и повалил его на землю. Служащий, молодой человек, был просто ошарашен тем, что на него вдруг свалился Джон Леннон. Прижатый к земле Джоном, он влюбленно смотрел на него и улыбался. Было очевидно, что это самый невероятный и чудесный момент в его жизни. Его влюбленные глаза мгновенно успокоили Джона, и он отпустил ошалевшего парня.

Когда мы наконец сели в машину, Гарри стал настаивать, чтобы мы поехали вместе с ним на другую вечеринку. "Я не хочу туда ехать", – сказал Джон.

"Тогда я поеду с Мэй", – Гарри обнял меня.

"Убери свои ебучие руки!" – закричала я.

Гарри никогда не слышал, как я ругаюсь. В изумлении он отпрянул. Я повела машину. Гарри стал указывать дорогу, а Джон велел мне слушаться его, и мы таким образом приехали на вечеринку в дом каких-то людей, которых никто из нас не знал. В течение часа Джон и ГАрри распевали серенады перед полной комнатой изумленных незнакомцев. Затем я отвезла Гарри в его квартиру. Джон не хотел ехать домой, но мне уже все осточертело. С меня было достаточно. "Выходи, – сказала я ему. – Я заберу тебя утром."

Я оставила их вдвоем перед домом Гарри.

Рано утром мне в отель позвонила Йоко. Она была в бешенстве и названивала всю ночь, но не смогла добраться до Джона, чтобы согласовать их версии для прессы. "Где он?" – со злостью спросила она.

"Он отсыпается у Гарри."

Спросив номер Гарри, Йоко сказала: "Как ты могла сделать это?"

"Я не делала этого, – сказала я. – Это они сделали."

Йоко не слушала. "Как ты могла допустить это?"

"Йоко, я старалась не допустить этого."

"В этом твоя вина."

Я промолчала. У меня не было сил спорить.

"Ты понимаешь, что это твоя вина?" Я продолжала молчать."Меня просто поражает то, что ты сделала." Я не отвечала. Наконец, поняв, что я не собираюсь отвечать, она бросила трубку.

После ее звонка я спустилась в холл отеля и взяла утренние газеты. На первых страницах все было усыпано заголовками и крупными снимками, запечатлевшими нас с Джоном. Я прочитала, что там понаписали. Газетчики узнали мое имя и называли меня "личным секретарем Джона" и "новой загадочной женщиной в его жизни". Прочитав, я поняла, почему Йоко так злилась. Сказав клерку, что мы не отвечаем на звонки, я поднялась в номер и позвонила Джону, который был у Гарри. "Ты видел газеты?" – спросила я.

"Да. Я не мог сделать все это", – ответил он.

"Мог, Джон, мог." Он попросил меня послать телеграммы с извинениями и цветы братьям Смазерз, Кену Фрицу, Питеру Лофорду и Джэку Хейли-младшему, что я и сделала.

"Звонила Йоко, – продолжал он. – Она была очень расстроена."

"Она мне тоже звонила, Джон, – сказала я. – Ты уже можешь вернуться в отель?"

"Да."

Когда я приехала к Гарри, его телефон звонил без перерыва. Я ответила на несколько звонков. Журналисты хотели узнать, почему Джон покинул Йоко, собирается ли он развестись и собираемся ли мы пожениться. Они звонили всем, кто был с нами в тот вечер. Я узнала, что после концерта Томми Смазерз приехал к Питеру Лофорду и вошел в гостиную в очках Джона, которые жена Томми подобрала вовремя свалки. Несмотря на то, что Джон там устроил, гости Лофорда были в восторге. Они провели остаток вечера, примеривая очки Джона, чтобы почувствовать, что это такое -быть Джоном Ленноном. Я также узнала, что о нас говорила Рона Баррет в передаче "С добрым утром, Америка". Как только я привезла Джона в отель, зазвонил телефон. Это была Йоко, которую оператор соединил с нами. Она хотела поговорить с Джоном, и по его ответам было видно, что она настаивает на том, что причиной всего происшедшего была каким-то образом я. Джону надоело, и он бросил трубку. Однако Йоко продолжала звонить до самого вечера.

"Нам нужно быть более осторожными", – сказал Джон между ее звонками. Потом добавил: "Мне нужно быть более осторожным." Потом пожал плечами: "Теперь уже слишком поздно."

В тот вечер мы должны были пойти в отель Сенчери Плаза на обед в честь Джеймса Кагни, который устраивал Институт Американского Кино. Этого события мы ждали уже несколько недель, потому что Кагни давно был нашим любимым киноактером.

Когда нас увидели газетчики, они чуть с ума не сошли. Нам буквально пришлось пробивать себе дорогу через них, некоторые кричали и цеплялись за нас.

"Мэй, Мэй, – кричали они, – Мэй, как насчет снимка?"

"Джон, обними ее."

"Поцелуй ее для нас."

Когда мы наконец пробрались в отель, Джон перевел дух и сказал: "Не могу в это поверить. Здесь было больше прессы, чем когда я был Битлом."

Мне не хотелось, чтобы на меня обращали внимание. Я не привыкла к этому и не знала, как себя вести. Я также подозревала, что это может взбесить Йоко. Это было самое худшее мое подозрение.

В конце марта Джону преподнесли счет за месячное проживание в отеле Биверли Вилшир. Этот Счет составил около десяти тысяч долларов. Сумма набежала не только из-за нас, но и из-за расходов за угощения Ринго, Хилари, Гарри и их гостей. Хотя счет шел в Эппл, Джон был расстроен такой экстравагантностью и тем, что он вопреки своему желанию жить благоразумно вновь потерял над собой контроль.

Его также беспокоил Гарри. В то время, как он пил и кутил с ним, Джону не надо было петь на альбоме. Гарри же, ко всему прочему, накануне записей схватил грипп и ужасно кашлял. Мы решили все вместе съездить на следующей неделе в Палм Спрингз – "просушиться в пустыне". Гарри все устроил, и вот мы в тихом, уютном, сонном местечке у подножия горы на сорок отдыхающих. Позади был плавательный бассейн, а также горячий ключ.

"Не могу дождаться завтрашнего дня. Весь день буду лежать на солнце", – сказала я Джону.

Он улыбнулся: "Я тоже".

В ту субботу погода была просто великолепная, и, провалявшись до заката, Гарри сказал: "Здесь есть хороший ресторан на вершине горы. Давайте сходим туда закусить."

Мы сели в машину и подъехали к фуникулеру, который доставлял туристов на вершину горы. В вагончике могло поместиться не более тридцати человек, сидений не было, и, когда в небо набивалось много народу, пассажирам приходилось стоять вплотную друг к другу. Медленно поднимаясь на гору, мы, стоя, разглядывали окрестности из окна.

Ресторан на вершине горы был просто очарователен. Гарри заказал всем нам кофе и бренди. Мне было так хорошо, что я даже сама выпила бренди.

"Пора выпить еще по разу", – объявил Гарри.

"Мне не надо", – сказала я.

Гарри заказал выпивку. Когда Джон выпил свою порцию, я увидела, что он немного забалдел. Вдруг стало очень прохладно.

Мы еще немного поболтали, а потом Гарри посмотрел на Джона и сказал: "Пойдемте". Мы все встали.

По дороге к фуникулеру мы смотрели на звезды. Ночь была замечательная. Небо казалось черным, и от этого звезды горели еще ярче.

Вагончик, последний в тот вечер, был очень набит пассажирами, и среди них было не мало подвыпивших и шумевших. Они махали Джону, и он тоже махал им в ответ.

Во время спуска в вагончике погас свет. Все засмеялись. Потом те, что стояли вокруг, начали обнимать нас. Кто-то взял меня за задницу, и я подпрыгнула. Затем я увидела, как чья-то рука потянулась к Джону. Еще одна рука принялась ласкать мои груди. Было очень темно, но не совсем. Мне было видно, как вокруг Гарри вьются руки. Весь вагон пришел в движение: люди хотели обнимать Джона и всех, кто был вместе с ним, потому что мы, по-видимому были освящены магией одного из БИТЛЗ. Я стояла, как парализованная, в то время, как по нам шарили изучающие руки, и смотрела, как незнакомые попутчики пытались мастурбировать Джона и Гарри.

Джон посмотрел на меня и тихо сказал: "Это ничего. С нами всегда так случалось, когда мы выходили на публику."

"Что мне делать?" – спросила я.

"Наслаждайся", – сардонически ответил он.

Одна женщина, которой, должно быть, было за пятьдесят, ломанулась к нам, посмотрела на Джона и сказала: "Возьми меня за соски. Пожалуйста, возьми меня за соски." Другие женщин продолжали тереться о Джона и Гарри. Все хотели покайфовать, обтираясь об нас своими интимными органами.

Все это было удивительно, очень смешно, и в то же время ужасно. Когда мы наконец приземлились, мы сразу же драпанули к своей машине. Толпа следовала за нами в надежде еще раз прикоснуться к нам до того, как мы уедем. Джон долго смеялся. Этот случай вновь напомнил мне о том, какой неестественной была жизнь для Джона, чья слава была стол экстраординарной, что ему практически было невозможно находиться в реальном мире.

Когда мы вернулись в отель, Гарри сказал: "Давайте окунемся в ключе", и, как обычно, следуя его примеру, мы переоделись в купальные костюмы.Встретившись у ключа, мы увидели, что Гарри принес с собой бутылку спиртного, несмотря на то, что мы собирались "просыхать" здесь.

"За наше здоровье", – сказал он глотнул и передал пузырь по кругу. Джон тоже выпил. "Дерни еще", – сказал ему Гарри.

"Джону уже хватит", – сказала я.

Джон посмотрел на меня и нахмурился. Ему было весело, и он не хотел, чтобы я вмешивалась. Гарри дал ему бутылку, и он выпил еще. Половина бутылки была выпита, и Гарри сказал: "Теперь пора искупаться."

Он вошел в воду, за ним Джон. Когда Гарри снова хотел передать пузырь Джону, я встала между ними. У меня не было намерения не давать ему бутылку, но ему показалось, что это именно так. Он повернулся и посмотрел на меня с обиженным выражением на лице. Он был пьян и очень не в себе. Медленно протянув руки, Джон схватил меня за горло и начал душить. Я закричала и попыталась вырваться, но он был невероятно силен. Все замерли. Похоже, что никто не мог поверить своим глазам. Все это длилось не более нескольких секунд, но мне они показались вечностью. Наконец Гарри ожил и оторвал от меня Джона. Должна сказать, что убеждена в том, что Гарри в тот вечер спас мне жизнь. Я рванула в наш номер в отеле.

Позже пришли остальные. Гарри потянулся к бутылке, и я покачала головой. Джон посмотрел на меня и мило улыбнулся. К тому времени он был так пьян, что смотрел невидящим взглядом. Он медленно подошел ко мне, поднял меня и швырнул через комнату. Я с грохотом приземлилась у стены. Поднявшись, я побежала в ванную и заперлась.

Я включила свет и посмотрелась в зеркало. На шее остались следы пальцев, а на спине были синяки. Я была в шоке и впервые подумала о том, чтобы уйти от Джона. Я понимала, что он не знал, что делает, но в то же время я понимала, что опьянение не меняет человека, а лишь дает выход тому, что у него внутри. Мне пришлось признать, что эта склонность к убийству, которая всегда была в Джоне, была неотъемлемой частью его личности. Те, кто видел его пьяным, соглашались, что он был самым страшным пьяным из всех, кого они видели, и удивлялись той его физической силе, которая появлялась в нем, когда он был пьян. Как я могла жить с человеком, который был так опасен?

Мое сердце было разбито. Я так любила Джона, что мне было трудно винить его за то, что произошло. Но я была в ярости и всю вину взвалила на Гарри, который не был причиной такого поведения Джона, но определенно принимал в этом участие. Мне были ненавистны такие люди, как Гарри, которые играли на этой скрытой стороне Джона.

Я также понимала, что могу взбеситься, если еще будут происходить инциденты такого рода. Я сознавала, что, по-своему, тоже стала ребенком, как Джон. Я стала маленькой Мэй, серьезной, исполнительной девочкой, которая видела, как ее отец бил ее мать, и которую отец часто бил тоже. Из виденного мной в детстве выходило, что, когда ты живешь с любимым мужчиной, он тебя бьет. Моей семье (хотите верьте, хотите – нет) никому такое поведение мужчины не нравилось, однако это не считалось чем-то экстраординарным.

Тем не менее, я уже давно забыла о такой жизни и не считала такие отношения между мужчиной и женщиной нормой. Моя мама всегда хотела выдать меня замуж, чтобы я жила, как она. Я могла просто жить с Джоном Ленноном, ноя думала, что Джон поможет мне избежать той участи, которую готовили для меня родители. И вот я увидела, что попала в ту ситуацию, которую всегда решительно считала для себя неприемлемой. Это меня очень злило.

В течение получаса я слышала выкрики и смешки. Мне было противно думать о том, что происходит. Наконец шум смолк, и я услышала, что все вышли.

Открыв дверь, я прошла назад в гостиную, а потом выглянула из номера. В коридоре тоже никого не было. Я пошла в номер Мэла Эванса спросить, можно ли мне у него переночевать. Подойдя к его двери, я увидела, как Гарри и Джон завернули за угол отеля. Гарри был голый. В Палм Спрингз по ночам было очень тихо, а Джон и Гарри были достаточно возбуждены, чтобы разбудить весь город. Однако я тут ничего не могла поделать и, пробравшись в соседнюю комнату, легла спать на кушетке.

На следующее утро я была все еще там, когда вошел Джон, улыбающийся и сияющий. "Ты сегодня рано встала, моя маленькая Фанг Йи."

"Джон, сядь", – сказала я. Он сел. Я описала ему, что произошло вечером. Джон посмотрел на мою шею и спину. После этого он встал на колени и заплакал. "Ты так добра ко мне. Зачем я это сделал? Пожалуйста, скажи, что ты прощаешь меня. Скажи, что ты прощаешь", – говорил он сквозь слезы.

Все еще подавленная тем, что случилось, я очень мало говорила. Несколько позже мы узнали, что управляющий отелем застал ночью Джона и Гарри, резвившихся на газоне. Он спокойно попросил их уйти утром, не вызвав полицию и желая сохранить мирную обстановку.

По дороге назад в Лос-Анджелес я изо всех сил старалась скрыть свои раны, но у меня было нервное потрясение.

* * *

Следующие несколько дней прошли очень спокойно, и Джон был со мной мягок и любезен. За тем у него возникла неожиданная идея.

"Где-нибудь должен быть приют для старых рок-н-ролльщиков. Чтобы, когда мы все свихнемся, нас можно было там разместить по палатам." Он секунду поразмыслил. "Давай откроем приют. Нам всем надо арендовать дом и жить вместе. Там мы сможем видеть Гарри, экономить деньги и следить, чтобы все музыканты приходили в студию вовремя, когда будем работать над альбомом Гарри."

Я просто содрогнулась от этой мысли. Тем временем Джона рассказал Гарри, которому, естественно, эта идея очень понравилась, и он, всегда организатор, попросил Брюса Грэкала подыскать дом. До того, как я узнала об этом, Джон и Гарри пригласили жить с нами Ринго, Кита Муна, Хилари Джерарда и Клауса Формана с его подругой Синтией Уэбб.

Джон любил океан и хотел жить возле него, и через пару дней был намечен один большой дом на Санта-Моника Бич – дом с пятью спальными комнатами. Мы съездили посмотреть на него. Это был большой, просторный, двухэтажный дом с бассейном позади, и от него был прямой доступ к пляжу. На первом этаже находилась кухня, столовая, маленький кабинет, а также большая гостиная, в которой помещались рояль и биллиардный стол. Спиральная лестница вела в спальные комнаты и небольшой рабочий кабинет. Агент по найму жилья сказал нам, что дом был построен Луисом Би Мейером, и в нем однажды жил Питер Лофорд. Ходили слухи, что здесь проходили любовные свидания Мэрилин с Джоном и Бобом Кеннеди. Джон был заинтригован тем, что мы будем спать в той самой спальне, где, якобы, все это и было.

В вечер нашего переезда я сказала Джону: "Знаешь, Джон, март был немного безумным. Я надеюсь, что апрель будет несколько приятней."

Он засмеялся. "Что ты будешь делать, когда мы все одновременно спятим?"

Мое лицо, должно быть, стало пепельного цвета. Джон обнял меня и тихо сказал: "Не бойся. Теперь я не собираюсь сходить с ума. Что я собираюсь делать, так это закончить ебучий альбом Гарри."

Несмотря на то, что Джон сказал мне, я была уверена, что вселяюсь в приют для сумасшедших. Однако, обнаружилось, что жильцы нашего пляжного дома могли быть безумными только ночью. Скованные дневным светом, они оставались спокойными и тихими до заката. Рано вечером мы все устремлялись в студию и записывались до одиннадцати или двенадцати. К полуночи Гарри, Кит и Ринго горели энергией и обычно отправлялись в "Рейнбоу" или "Он зе Рок", чтобы вернуться к рассвету.

Джон, однако, не ходил с ними и поэтому не позволял себе выходить из-под контроля. Моя жизнь на побережье была много, много легче, чем я ожидала.

Джон мог сомневаться в своем пении и игре и быть недовольным тем, что до сих пор еще не выпустил своего сольного альбома, который стал бы номером один, но он, как всегда, был в отличной форме и настроении в студии. Сессии с Нильсоном не были исключением. Джон добивался, чтобы каждый музыкант понимал его цель и что от него требуется. Во время тех записей, хотя материал был недостаточно отработан, Джон распоряжался всем сам. Все были в таком восторге, что никто, похоже, не чувствовал, что результаты были вовсе не такими, какими они могли быть – даже Джон. Тот факт, что Джон был в отличной форме и много работал, но не понимал, что альбом не удавался, удивлял меня. Я предположила, что у него было что-то на уме, о чем он умалчивал. Так или иначе, сказала я себе, с такими способными музыкантами альбом должен будет получиться.

* * *

Поскольку все любили Джона и были рады жить с ним, в нашем доме царила хорошая атмосфера. Когда мы вселились, мы с Джоном заняли спальню хозяев, а Клаус Форман с Синтией Уебб поселились в такой же крохотной спальне рядом с Китом, в то время, как Гарри и Хилари заняли две маленькие спальни на другом конце этажа. Ринго, однако, хотел спальню рядом с ванной комнатой, поэтому мы переделали рабочий кабинет через холл от нас в спальню для него. Единственной декорацией в этом кабинете была фотография Джона Ф.Кеннеди в рамке. Ринго, которому не нравился дневной свет, все время держал шторы задернутыми. Я в шутку назвала его спальню "мрачный кабинет".

В доме была постоянная прислуга – мексиканская чета по имени Армандо и Нита. Я была в восторге, ибо в противном случае я бы закрутилась в хлопотах не только о Джоне, но и остальных. Армандо и Нита не очень хорошо говорили по-английски, но у них был большой опыт по уходу за большим домом. Для них было много работы, так как все гости, как и Джон, привыкли жить в отелях или к домашнему обслуживанию. Они никогда не вешали свою одежду, никогда не заправляли свою постель, никогда не стирали и даже не кипятили воду для чашки кофе. Они привыкли к круглосуточному обслуживанию, как к само собой разумеющемуся в своей жизни, и ждали, что их комнаты будут убраны, белье постирано и еда готова в любое время дня и ночи.

Армандо и Нита стали своего рода эквивалентом прислуги в отеле. "Я голоден, Армандо", – было все, что вам надо сказать, и Армандо мгновенно выдавал тарелку свиных отбивных с горячим чилийским соусом или вкуснейшей мексиканской колбасой и яйцами. Супружеская пара, похоже, с удовольствием кормила наших мужчин, которые никогда не думали о еде до того, как проголодаются, и были рады, что есть кому их кормить.

Обычно первыми вставали Клаус и Синтия. Они были вегетарианцами и поэтому сами готовили себе. Покончив с завтраком, они проводили утро, плавая в бассейне.

Следующей вставала я (обычно около десяти), а за мной через час – Джон. Потом вставали Ринго и Гарри. Они всегда выходили в купальных халатах и в темных очках. Ринго смотрел вверх, щурился и говорил: "Не выношу дневной свет". Выпив кофе они тащились к бассейну и, тихо сидя там, пытались очухаться после своих ночных кутежей. И когда наконец к ним присоединялся Кит, наш дом весьма походил на убежище рок-н-ролльщиков.

Самым красочным было появление Кита Муна. Он надевал на голое тело длинный кожаный плащ коричневого цвета и с разрезом, так что когда он поворачивался спиной, его голая задница была у всех на виду. Потом он надевал высокие до икр ботинки и длинный белый шарф. Он также делал на голове прямой пробор и прилизывал волосы. С дипломатом в руке, Кит спускался по лестнице.

Как только Джон замечал его появление, он церемонно вставал. "Барон поднялся. Как вы сегодня, барон фон Мун?"

"Отлично, мистер Леннон, отлично." Затем Муни приветствовал всех, кто уже встал и возвращался к себе, чтобы переодеться в джинсы. Когда он появлялся вновь, одетый и выпивший, Кит уже говорил со скоростью сто двадцать слов в минуту.

"Мистер Леннон, я рассказывал вам о том, как однажды я решил, что моя комната в отеле будет выглядеть лучше, если мебель прибить к потолку?" – спросил барон фон Мун.

"Расскажите нам", – попросил Джон.

"Это было большое предприятие, мистер Леннон. Я нанял дорожных рабочих, и мы начали с кровати. У нас были лестницы, и сначала мы привязали матрас к кровати. Затем приклеили подушки, простыни и прибили кровать несколькими большими гвоздями к потолку. Зрелище было классное."

"А что вы сделали потом?"

"Следующим шел письменный стол – конечно, мы сначала вытащили ящички. Перед тем как приклеить к нему лампу, мы приклеили к лампе абажур. Нам также пришлось приклеить стулья. Они оказались самыми скользкими и трудными. Но мы не останавливались, пока все не сделали. Это было небольшое усовершенствование."

В ответ Джон только восторженно покачал головой.

* * *

Наша первая сессия была назначена на следующий день после переезда, и она прошла великолепно – так великолепно, что всего за четыре часа были записаны основные инструментальные и вокальные партии "Ностальгического блюза". Когда эти партии были завершены, музыканты не захотели расходиться и продолжали импровизировать вместе или просто упражняться в игре. В полночь, однако, Ринго и Кит ушли. В это время они обычно отправлялись кутить в город.

Через полчаса заявились гости. Это были Пол и Линда МакКартни. Мне показалось сверхъестественным, что они решили зайти в студию именно в первый день записей. Пол и Линда потом говорили, что это было просто совпадением, но верилось с трудом, потому что все рок-н-ролльные сплетники знали, что мы начинаем записываться в тот вечер.

Пол направился прямо к Джону. "Привет, Джон", – радостно сказал он.

Джон, однако, изобразил бесстрастность. "Как дела, Пол?" – мягко ответил он.

"Отлично. А у тебя?"

"Нормально."

"Привет, парниша", – сказала Джону Линда, целуя его в щеку.

"Привет, Линда."

Джон и Пол немного поболтали, как если был они разговаривали по телефону два или три раза в день и последний разговорили всего каких-нибудь несколько часов назад. Это была одна из самых непринужденных бесед, какие мне доводилось слышать. Они совсем не походили на двух человек, которые не только делали ядовитые выпады друг против друга на публике, но также наняли целые армии юристов, сражавшихся между собой за раздел их мультимиллионерской империи. Они казались просто двумя старыми друзьями во время приятной встречи между делом.

"Как здорово, что мы встретились, – сказала Линда, когда нас с ней познакомили. – Я все прочитала о тебе в английских газетах." Я была удивлена английскому акценту Линды. Никогда не слышала, чтобы кто-то был таким "британским".

Вдруг Пол, как одержимый, вскочил и направился прямо к ударной установке Ринго и начал стучать. "Давай сыграем!" – воскликнул он.

Линда немедленно направилась к органу. "Давай сыграем!" – отозвалась она эхом. Их невозможно было остановить.

Джон перекинул через плечо ремень своей гитары и начал играть " M i d n i g h t S p e c i a l ", одну из тех вещей, которые БИТЛЗ обычно делали, когда только начинали. К нему присоединились Джесси Эд Дейвис и Дэнни "Куч" Корчмар, а Гарри пел.

Затем нанес визит Стиви Уандер, который тоже записывался на Рекорд Плант. "Стиви, Пол здесь, и мы хотим поиграть вместе", – крикнул Джон.

"О'кей", – сказал Стиви. Он пошел к электропиано.

"Давайте запишемся", – сказал Джон.

"Давай", – согласился Пол.

Джон вдруг загорелся энтузиазмом. В нашей студии не было басиста, и мы с ним пошли поискать кого-нибудь. "Нам нужен бас-гитарист, – сказал он остолбеневшему продюсеру в соседней студии. – Мы с Полом хотим поиграть вместе."

"Я играю на басу!" – воскликнул продюсер и, бросив свою сессию, рванул к нам.

"Фанг Йи, я хочу, чтобы ты тоже поиграла, – сказал мне Джон, когда мы вернулись в нашу студию. – Возьми тамбурин."

Я встала и присоединилась к музыкантам.

"Погнали", – сказал Джон.

Впервые с 1969 года, когда они записывали "Abbey Road", Джон и Пол играли вместе, и это звучало здорово. Дуэт Леннон-МакКартни воссоединился с поразительной легкостью. После того, как они записали песню, Джон повернулся к Полу. "Не мог бы ты сказать своему органисту убавить громкость? Я не слышу мистера Уандера", – сказал он ему.

Джон и Пол сыграли вещь снова, и запись получилась еще лучше. В ту ночь они делали веселую музыку. Подобно записи Леннона-Джэггера "У Семи Нянек" ("Too Many Cooks"), лента с записью "Midnight Special" – единственный раз, когда Джон и Пол, вместе со Стиви Уандером и Гарри Нильсоном, играли вместе после распада БИТЛЗ – существует до сих пор.

Кончив играть, Джон и Пол продолжили свой разговор, как будто и не играли вовсе. Потом Джон сказал: "Почему бы тебе не придти к нам в гости?"

"А где вы живете?" – спросил Пол, и я объяснила Линде, как к нам добраться.

По дороге домой я была в возбуждении. "Мне не верится, что все так легко прошло. Как будто вы и не прекращали играть вместе. Тебе понравилось снова играть с ним?"

"Это было интересно", – ответил Джон.

"Ты удивился, когда они вошли?"

Он промолчал. Нейтральное выражение на его лице могло означать все, что угодно. Единственное, что я смогла понять – это то, что он не хочет больше слышать вопросы об этом.

Весь следующий день мы не видели Ринго до того, как он пришел в студию. Он вошел и прошел прямо к своим барабанам. Подкрутив их, Ринго остановился, а потом снова стал подкручивать. "Кто-то возился с моим рабочим барабаном", – раздраженно сказал он.

"Вчера был Пол. Он играл на них", – объяснил Джон.

"Он всегда доебывается до моих вещей!"

Это звучало так, словно Ринго опять был в Ливерпуле и все они были подростками, и ничего в их жизни не переменилось с тех пор, как они впервые стали играть вместе. Я поняла тогда, что бы между ними не произошло, они всегда будут так относиться друг к другу.

* * *

Через несколько дней после этого к нам домой приехали Пол и Линда, чтобы провести с нами послеобеденное время. Они привезли с собой своих трех дочерей: Мэри, которой тогда было пять лет, Стеллу, которой, видимо, было года три, и Хитер, двенадцатилетнюю дочь Линды от первого брака.

Дети были прелестны, и я попросила Армандо проследить, чтобы у них были напитки и что-нибудь поесть.

Мы показали Полу и Линде дом, а потом уселись в гостиной поговорить. Во время беседы Пол все время смотрел на рояль. Наконец он не вытерпел, встал и пошел к нему. Джон, увидев, что Пол идет к роялю, смотался из комнаты. За ним последовала Линда. Ринго тоже быстренько улизнул.

Потом Джон сказал мне, что Линда расспрашивала его обо мне. Она хотела знать, кто я, откуда я, и что мы планируем на будущее. Она также хотела выпытать у него кое-что о делах. Ее вопросы очень не понравились Джону.

Я осталась в гостиной, когда Пол начал петь и играть шлягеры 30-х годов. Когда он играл, его пятилетняя дочь Мэри сказала: "Папочка, ты что, какая-нибудь поп-звезда, да?". Все расхохотались.

Концерт продолжался, и Гарри с Китом стали петь вместе с Полом. Когда вернулась Линда, я заметила, что у нее туфли на платформе. Наш дом, как у многих в Южной Калифорнии, был застелен ворсистым ковром, и Линда все время спотыкалась на нем. "Линда, почему бы тебе не скинуть туфли? Так будет удобней", – сказала я ей.

"Нормально. В конце концов это все-таки британские туфли", – ответила она на своем ультраанглийском акценте.

Позже мы все пошли погулять по пляжу, а потом осели возле бассейна, загорая, пока девочки купались. Разговор по-прежнему велся непринужденно, поскольку Джон и Пол не обсуждали никаких спорных вопросов. Сплетен было не много, и день прошел очень приятно. После позднего ленча Линда пустилась в пространные восхваления жизни в Англии. Когда она кончила,она повернулась к Джону и сказала: "А ты не скучаешь по Англии?"

"Честно говоря, – ответил Джон, – я скучаю по Парижу."

Девочки начали зевать – было уже поздно. Пол и Линда собрали своих детей. "Давай снова видеться друг с другом", – сказал перед уходом Пол.

"Давай", – ответил Джон.

"Спокойной ночи, парниша", – сказала ему Линда.

Мы проводили их до машины, помахали в след и вернулись домой. "Сегодня был хороший день", – сказала я Джону.

"Было интересно."

"Ты думаешь, что у Пола что-то на уме?"

Он не ответил.

"У Линды английский акцент."

Джон улыбнулся. "Не плохо по сравнению с японским", – сказал он с кривой усмешкой, повернулся и пошел наверх.

* * *

В течение следующей недели записи продолжали занимать центральное место в нашей жизни, и в один вечер произошла просто фантастическая импровизация между Ринго, Китом и Джимом Келтнером, которые вместе барабанили в " ".

Все шло очень хорошо, пока у Гарри вдруг не срезался голос. Он отчаянно хотел петь как можно лучше и перенапряг свои связки из-за многочисленных проб. Чем хуже у него получалось, тем настойчивее он записывал партию снова, несмотря на то, что каждый новый вариант получался еще хуже. Он как будто верил, что если он только будет продолжать петь, то любимый всеми голос Нильсона каким-то чудесным образом вновь зазвучит. После того, как Гарри спел свою песню "Старый Забытый Солдат", Джон повернулся ко мне и сказал: "Мне не нужна такая запись. Я не могу это слышать."

Тем временем Гарри настоял на том, чтобы повторить песню, и у Джона не хватило духу отказать ему. Это была мрачная, отчаянная песня об одиночестве, старости и неудавшейся жизни. Невозможно было вынести спокойно этого сочетания агонизирующего голоса Гарри и подавляющей лирики. Гарри пел ее снова и снова. Мы все были в ужасе. "Пойдем", – сказал Джон. Он был очень расстроен и заставил меня отвезти его домой.

"Гарри заебался со своим голосом, – сказал мне Дон в ту ночь. – Нам придется переписать весь вокал заново."

* * *

В течение того месяца Йоко продолжала звонить непрерывно. Они с Джоном дружески разговаривали, и ничто из сказанного ею не огорчало его. Тем не менее к концу месяца поведение Джона стало меняться. С каждым днем он становился все более тихим и один раз лег в десять вечера и встал поздно утром.

"Джон, с тобой все в порядке?" – спросила я.

"Да, да."

На следующий день он встал раньше меня, и я нашла его во дворе, читающим. "Ты хочешь позавтракать?" – спросила я.

Джон не ответил. Наконец он встал и пошел в дом. Поев,снова вышел, сел и продолжил чтение. В полдень, когда все пошли к бассейну, он встал и снова пошел в дом.

Позже я вошла в спальню.

"Что-нибудь не так?" – спросила я.

"Мне нужно побыть одному." Он отвернулся.

Так продолжалось несколько дней. Хотя Джон, казалось, отстранился от меня, физически страсть между нами вовсе не исчезла. У Джона был взрывной характер, и, очевидно, он вдруг стал отдаляться от своих друзей и от меня в своих мыслях, но те телом. Я не понимала, что происходит, и с каждым днем становилась все более обескураженной и нервозной.

Внезапно Джон перестал пить и отказался от поставок наркотиков. Все, чего он хотел, это читать и быть одному.

"Я что-нибудь сделала?" – спросила я.

"Мне нужно побыть одному!"

Его угрюмым выражением лица сказано было все.

В тот вечер, однако, когда мы снова отправились в студию, он наконец открылся.

"Гарри сказал мне, что харкал кровью. Должно быть, подхватил этот ебучий грипп, а потом так много пел в разгар болезни. Мне следовало остановить его. Я должен был дать ему отдохнуть."

Джон посмотрел на меня. Он был по-настоящему напуган. "Я не хочу, чтобы меня вздрючили, – сказал он. – Я чертовски боюсь."

В ту ночь мы проговорили целый час до того, как отправиться спать. Я подумала, что поняла, отчего Джон был задумчив и была рада, что он наконец захотел рассказать о том, что у него на уме. Мы нежно занимались любовью, а потом уснули.

Утром, однако, Джон снова замолчал и оставался таким следующие несколько дней. Я опять занервничала и чувствовала себя неспокойно. Все остальные в доме, похоже, не замечали в Джоне перемены, и мне не с кем было поговорить, отчего я чувствовала себя еще более неуверенно.

Я сидела в одиночестве возле бассейна, когда ко мне присоединились Клаус и Синтия. "Мы слышали, что Джон собирается в Нью-Йорк", – сказал между прочим Клаус во время разговора.

Я встала и разыскала Джона. "Мы уезжаем в Нью-Йорк?" – Спросила я.

"Я уезжаю, а не ты."

"Что ты задумал?"

"Я свожу Гарри в Нью-Йорк. Если мы с ним уберемся из Лос-Анджелеса, у меня будет больше шансов добиться, чтобы он записал вокал."

"Джон, я не хочу оставаться здесь одна."

"Мне нужно побыть одному. Тебе нельзя ехать со мной", – резко ответил он.

"Сколько времени тебя не будет?"

"Не знаю. Я позвоню тебе."

Мы смотрели друг на друга, но ни один из нас не проронил больше ни слова. Я вернулась к бассейну и села, стараясь не заплакать. Джон мог предложить мне поехать домой в свою квартиру вместо того, чтобы оставить меня одну в Лос-Анджелесе. Он мог спросить, хватит ли у меня денег, чтобы жить здесь одной. Снова мое благосостояние как-будто абсолютно ничего не значило для него. Мне было очень обидно, ноя так любила его, что даже не позволила себе выразить свой гнев. Я просто решила принять бравый вид и держаться. В воскресенье вечером Джон уехал в Нью-Йорк. Гарри должен был последовать за ним через несколько дней. Расстались мы довольно холодно. Джон слегка поцеловал меня и сел в лимузин. В начале месяца я боялась, что он разбуянится в новом доме. Какая ирония! Он совершенно протрезвел и вдруг решил действовать дальше без меня. Я чувствовала себя обиженной, разгневанной и смятенной. Мне было не понятно, почему же Джон решил покинуть меня.

Я спрашивала себя: может, это конец? Эта мысль была мне противна, но с Джоном конец мог быть в любой момент. Я решила дать ему две недели. Если все не нормализуется, я воспользуюсь той тысячей долларов, выданной нам на жизнь Кэпитол Рекордз, чтобы вернуться в Нью-Йорк и начать новую жизнь.