rigby@mail.ru
Главная Дискография Интервью Книги Журналы Аккорды Заметки Видео Фото Рок-посевы Викторина Новое

   МЭЙ ПЭНГ. ЛЮБИТЬ ДЖОНА. ЧАСТЬ ВТОРАЯ - (НАЧАЛО)

Ее слова продолжали звенеть в моих ушах. Это будет здорово. Он будет счастлив. Все нормально... Все нормально...

Это было ненормально. Таковой была моя единственная реакция на то, что Йоко придумала для нас с Джоном, и я не хотела ничего такого. Моей единственной надеждой было, что пока я буду усердно работать весь этот день, новая затея Йоко просто потухнет.

В полдень она появилась в дверях. "Я все еще уговариваю Джона поехать сегодня вечером в студию. Это будет самым удобным моментом для вас, чтобы начать." В два она появилась вновь. "Джон, похоже, сегодня не хочет идти в студию. Вероятно, он отложит это." В четыре она вернулась: "Джон, вероятно, отложит, но не уходи домой, пока он не решит окончательно." В начале седьмого я пошла на кухню попить воды и встретилась с ней лицом к лицу. Сразу после этого Джон позвонил из спальни. Я уставилась на телефон. Впервые с тех пор, как я познакомилась с Джоном, мне было страшно говорить с ним.

"Мэй, возьми трубку, это Джон." Я автоматически подняла трубку. "Да, Джон..." Молчание Джона было вполне красноречивым – он тоже был в курсе плана Йоко. "Джон?" – сказала я.

"Йоко там?"

Я передала ей трубку, а затем встала и вышла из кухни. Мне не хотелось слышать, как она уговаривает его поехать в студию. Через несколько минут она вошла в мой кабинет. "Сегодня в студию не пойдете. Ты можешь ехать домой, Мэй."

Медленно шагая по Западу Центрального Парка, я пыталась проанализировать все, что произошло в тот день. Я чувствовала какое-то оцепенение. Мне приходилось распутывать всякие затруднения – это была моя работа – но предложение Йоко выходило за грани всех моих пределов.

Ожидая автобуса, я думала о том, чтобы уволиться. Мне не хотелось увольняться. Я очень любила Джона и Йоко. Я также понимала, что такую интересную работу мне нигде больше не найти. И – если бы я уволилась – не сочтет ли Йоко необходимым испортить мою репутацию, чтобы никто не поверил мне, если бы я стала обсуждать с кем-либо ее "предложение"? Что она сказала бы в ответ на запросы о рекомендациях? Я думала, что Йоко, всегда бывшая экстремистом, имела силу и волю на то, чтобы сделать затруднительным для меня найти работу где-то в шоу-бизнесе, если бы она посчитала, что я предала ее тем, что ушла. Я решила держаться до конца, сколько возможно.

* * *

На следующее утро планы Йоко не переменились. Ровно в девять сорок пять она вошла в мой кабинет. "По-моему, сегодня все случится. Вечером вы с Джоном поедите в студию". Она сладко улыбнулась. "Ни о чем не беспокойся."

Снова я занималась работой, все время размышляя, что она скажет мне еще, но Йоко оставила меня в покое до конца дня. Я стала думать, что ее отсутствие значит то, что Джон заартачился, и постепенно стала успокаиваться.

К концу дня Джон вошел в мой кабинет. "Вечером поедем в студию", – сказал он спокойно. Это походило на обычную работу: ничего не говорило в нем о том, что у него на уме есть что-то еще кроме работы, а его профессиональный тон указывал на то, что драма окончена. Я подумала, что Джон и Йоко как-то преодолели все это, и я с облегчением и благодарностью стала собирать листки с текстами песен Джона, сигареты и взяла из ящичка для мелких расходов немного денег на случай, если мне придется купить что-нибудь Джону во время записи. Затем я позвонила привратнику, чтобы удостовериться, ждет ли нас лимузин.

Когда я выходила из своего кабинета, Джон был уже у входной двери. Мы вышли из квартиры и вызвали лифт. Ни один из нас не проронил ни слова. Когда подошел лифт, мы оба вошли в него. Как только двери закрылись, Джон повернулся ко мне, схватил и прижал к себе, обхватил мое лицо руками, прижался ртом к моим губам и стал целовать меня. "Я мечтал об этом весь ебучий день", – сказал он.

Я оттолкнула Джона. Он увидел, что я очень огорчена, и это его озадачило. Йоко дала ему ЦУ. Он всегда верил, что, каким бы диким ни было то, что она говорит ему – она всегда права. Мы молча вышли из лифта и направились через двор Дакоты к лимузину, припаркованному на Западной Семьдесят Второй улице. В смущении и тяжелом молчании мы ехали в студию, тогда как раньше вовремя этих поездок между нами обычно происходила легкая беседа.

Это была первая запись, во время которой работали над наложением вокальных и гитарных партий. Джон собирался добавить двухили трехголосье к большинству вокальных партий, записанных им на прошлой неделе. На это обычно уходит много времени, поэтому в течение одной ночи можно полностью сделать лишь две-три песни. Как обычно, он был обеспокоен своими вокальными возможностями. Он хотел услышать, как звучал его голос, когда на вокальные партии накладывалось эхо.

В тот вечер у Джона был чудесный голос, и запись, несмотря на напряжение, шла гладко, как и всегда. Время от времени Джон подходил ко мне и спрашивал: "Ну, как тебе? Ну, как тебе?" Иногда, говоря со мной, он был так возбужден, что даже подпрыгивал. "Мэй, ты сердишься? Тебе что-нибудь нужно?" Я поняла, что у Джона два способа ухаживания за женщиной: интересоваться ее мнением и пытаться сделать что-нибудь приятное.

В то время как Джон был в наилучшей форме, мне было не по себе, особенно, когда он начал петь "Mind Games" (Умственные Игры). Я поняла, что каким-то образом попала в умственные игры, которые шли между Джоном и Йоко. Мне казалось, что инцидент в лифте был подготовлен Йоко и что, когда Джон вернется домой, он обо всем ей доложит. Она найдет какое-нибудь оправдание тому, что в ее план вкралась ошибка. А на следующий день с восходом солнца Йоко встанет с другим грандиозным планом – и я молила Бога, чтобы на этот раз меня в нем не было.

Когда кончили записываться, Джон зачехлил свою гитару, подошел ко мне и сел рядом. "Я хочу поехать к тебе домой". "А я не беру тебя с собой." Я встала и направилась к двери. Он взял меня за руку и потянул к себе. "Пойдем, Мэй. Я хочу к тебе." Я отстранилась: "Нет!" – "Ну пойдем. Пойдем". Он походил на подростка, уговаривающего девчонку.

"Джон, я не беру тебя с собой, и это все!"

Он не отвечал. Вновь,когда мы ехали в лимузине по Восьмой авеню, в машине царило безмолвие и было очень неуютно. Автомобиль наконец подъехал к Дакоте, и Джон открыл дверь, чтобы выйти. Он наклонился к распахнутой двери. "Берегись маленьких зеленых человечков, – сказал он загадочно. – Они могут войти к тебе сегодня ночью." После этого он закрыл дверь.

* * *

На следующее утро Йоко вошла в мой кабинет. "Вы были вместе прошлой ночью?" Я не смотрела на нее. С опущенной головой я продолжала работать, но чувствовала, что она пристально смотрит на меня. Затем с удивительной мягкостью она сказала: "Если что-нибудь случится, не бойся." Постояв немного, Йоко вышла из кабинета. Она не появлялась весь день. Не появлялся и Джон, пока в шесть часов не настало время ехать в студию. В тот вечер Джон был самим собой, как прежде. Он не делал попыток приставать ко мне, мы добродушно подшучивали в лифте и в лимузине и дурачились в студии. Запись, во время которой снова накладывали вокальные партии, прошла гладко. Я позволила себе расслабиться.

Однако, когда запись была закончена, Джон снова объявил, что хочет ехать ко мне. Я ничего не ответила, но, сев в лимузин, сразу же приказала водителю ехать сначала в Дакоту.

"Маленькие зеленые человечки могут прийти к тебе ночью", – сказал он, когда машина подъехала к зданию.

Лежа в ту ночь в постели, я думала о Джоне. Какая-то часть во мне говорила, что он привлекателен. Мне нравилось его остроумие, его приятная наружность, его ум, его талант. Мне нравились его мягкие ореховые глаза и его царственный нос. Почему же тогда я не отвечала на его попытки? Может, я трусиха? Может, мне настолько промыли мозги строгим католическим воспитанием и мой строгий отец, что я даже не могла позволить себе и думать о романе с Джоном? А что бы я делала, размышляла я, если бы это было идеей Джона, а не Йоко? Вела ли бы я себя по-другому? Но это не могло быть идеей Джона. Я понимала, что даже несмотря на то, что я была умна и хорошо работала, мужчины вроде Джона – талантливые и знаменитые – никогда не заводят любовь с такими женщинами, как я. Мы работали для таких мужчин, как Джон, но не заводили с ними интриг. В конце концов я выбросила все эти мысли из головы. Я уверилась, что это была идея Йоко, а не Джона, и решила не пользоваться ни той, ни другой возможностью.

В среду все повторилось: Йоко не появлялась весь день, а Джон появился лишь тогда, когда пришло время ехать в студию. Все было, как в старые времена, но из-за событий в предшествующие дни я по-прежнему чувствовала себя неловко. В этот вечер записывали сольные гитарные партии Джона, и это было восхитительно. Каждый раз, когда у него была сольная партия, он проигрывал ее множество раз, изобретая всякий раз новые фразировки. Затем он записывал три версии, прослушивал их и выбирал понравившуюся, чтобы включить ее в альбом. Даже несмотря на его неуверенность в себе как гитаристе, тщательность, с которой он работал в тот вечер, ясно показывала, что он – непревзойденный рок-н-ролльщик.

Часто, записав гитарную партию, Джон возбужденно спрашивал меня: "Тебе нравится? Тебе нравится?"

Мне нравилось, как он играл, и я так и говорила ему. Услышав мою похвалу, он, светясь улыбкой, брал гитару и снова начинал играть.

В конце вечера Джон в третий раз за эту неделю заявил мне, что хочет ехать со мной домой.

"Нет, Джон", – сказала я.

"Мы вызовем такси до твоего дома".

"Мы отвезем тебя домой в лимузине".

"Лимузина нет... Он отпущен." Джон дико уставился на меня.

"Я вызову другой."

"Ты же знаешь, как долго придется ждать. Поедем на такси."

Джон взял меня за руку и вывел из студии на улицу. Была жаркая августовская ночь. Восьмая авеню была почти безлюдна, и очень мало автомобилей ехало на окраину города. Наконец, появилось такси, и мы остановили его.

"Нам нужно два", – сказала я.

"Ты не можешь поехать домой одна, и я не хочу стоять на этой ебучей улице один. И тебя не хочу оставлять одну. Садись." Джон впихнул меня в такси. Закрыв дверь, он сказал: "Скажи водителю свой адрес."

"Мы поедем в Дакоту."

Джон вдруг вышел из себя и заорал: "Ни хуя подобного! Я поеду к тебе домой."

Водитель посмотрел в зеркало и начал вглядываться в лицо Джона. Внезапно он обернулся, с изумлением глядя прямо на Джона Леннона. "Скажи ему, где ты живешь", – приказал Джон. Я всегда боялась оказаться вовлеченной в публичный скандал с кем бы то ни было, а с Джоном это было особенно не желательно. Я видела, как таксист ухмыляется в зеркало, как будто ему было отрадно видеть, что даже у Джона Леннона бывают трудности с тем, чтобы какая-нибудь девчонка дала ему свой адрес.

"Восемьдесят девятая и Третья", – выпалила я. Я не дала точный адрес, надеясь, что доехав до своего перекрестка, как-нибудь уговорю Джона ехать в Дакоту. Доехав до своего квартала, я сказала водителю ехать дальше в Дакоту, но Джон не согласился. "Я провожу тебя до двери." Он заплатил таксисту, и мы вышли из машины. "Где ты живешь?" – снова спросил он на углу улицы. "Нам нужно взять для тебя такси", – ответила я. "Я хочу проводить тебя до двери". "Ладно, Джон, хватит. Давай возьмем такси, и ты поедешь домой." Джон снова заорал: "Мэй, я хочу проводить тебя до двери!" Мне стало страшно, что если я буду продолжать сопротивление, Джон еще больше расшумится. И я пошла к своему дому, ничего не говоря, надеясь, что, немного пройдя в безмолвии, он успокоится, и я смогу уговорить его поехать домой. Когда мы подошли к дому, я посмотрела на него, чтобы сказать "спокойной ночи". Джон открыл мне входную дверь. "Мэй, – сказал он очень тихо, – я поднимусь с тобой по лестнице." "Йоко внушила тебе какие-то идеи, которые не верны", – спокойно ответила я. "Я хочу подняться с тобой по лестнице, потому что хочу этого. И Йоко тут ни при чем. Совершенно ни при чем. Все, что сделала Йоко – это сказала тебе правду. Понятно? Йоко очень умная и знает, что ты нравишься мне. Вот и все." Джон пристально посмотрел на меня. Он явно не собирался уходить. "Ну ладно, Джон, – сказала я тихо. – Но только на несколько минут."

Мы медленно стали подниматься по лестнице. Когда подошли к моей двери, Джон сказал: "Открывай." Я открыла и вошла, а Джон последовал за мной. Я включила свет и остановилась. Было два часа утра, и мы с Джоном стояли в центре моей маленькой квартиры, глядя друг на друга в молчании. Я не знала, что он собирается делать, не знала, что произойдет в следующий момент. Для меня это было уже слишком, и я начала плакать. "Джон, – рыдала я, – у меня была ужасная неделя. Все это очень страшно. Я очень боюсь. Я не знаю, что делать." Джон сел на пол, скрестив ноги, и притянул меня к себе. Он взял меня за руки. "Мэй, я ведь так же боюсь, как и ты. И чем ты думаешь?" Я скептически посмотрела на него. "Посмотри на это." Он указал на свою шею. На его горле был порез, который я раньше не замечала. "Я брился в ванной, когда зашла Йоко и сказала мне, что устроила все это. Я не понял, что значила эта хуйня. Она сказала: "Я все так утроила, что ты сможешь ходить с ней." От неожиданности я порезался. И поэтому не выходил из спальни весь день. Я ни хуя не мог решиться на это."

"Откуда у Йоко появилась эта бешеная идея?"

"Йоко уверяла, что почувствовала вибрации между нами. Но, возможно, это из-за того, что я говорил во сне, потому что я не знаю, что делаю. Я просто думаю о тебе, Мэй, уже очень давно.Ты просто не знаешь, а у Йоко хватило ума засечь это."

"Ты не мог так думать обо мне. Как ты можешь так говорить?"

Джон иронически посмотрел на меня. "А зачем, по-твоему, я занял кабинет рядом с твоим? Это для того, чтобы я мог видеть тебя в любое время дня. Ты просто была с другой стороны. Ты что, не понимаешь? Я хотел быть ближе к тебе, то так ближе, чтобы не быть с тобой в кабинете. Ты что, думаешь, что я сижу там лишь для того, чтобы быть ебучим секретарем?"

Я покачала головой с недоверием. Джон уставился на меня. Мы оба молчали. Затем Джон мягко сказал: "Я хочу быть близким тебе, но ты боишься. Послушай, Мэй, я знаю не больше твоего. Так давай примем все как есть."

Мне было трудно поверить: "Джон, ты можешь найти себе кого-нибудь другого", – пробормотала я.

"Я мечтал о тебе давно. У тебя такая красивая кожа, такие миндальные глаза..."

Я сидела в оцепенении. Мне приходилось и раньше спать с мужчинами, но никто так не говорил со мной.

"Все музыканты говорят о том, какая ты милая и хорошенькая, и как они хотят тебя, но ты всегда занята, и они не знают, как подойти к тебе поближе, не так ли?" Джон своими глазами приковывал меня к себе. Затем он придвинулся ближе, протянул руку и нежно вытер мои слезы.

"Ты знаешь, как я живу, Джон. Я слишком занята. Мне никто не нужен."

"Ты познала мужчину?"

"У меня было несколько парней."

"Неужели ты не хочешь меня?"

"Не знаю. Я слишком смущена."

"Мне так же неловко, как и тебе."

Джон потихоньку привлек меня к себе и, обхватив руками, начал нежно целовать. Я чувствовала себя неопытной, неуклюжей и неподходящим выбором для такого мужчины, как Джон. Я была уверена, что он будет разочарован. Чувствуя, что мне неловко, он прошептал: "Все будет хорошо". Я почувствовала, что хочу его. Страсть и желание, которое он возбудил во мне, победили чувство вины и неловкости. Джон обнял меня и встал, чтобы подвести к постели. Он выключил свет и слегка приоткрыл занавески, так, чтобы свет с улицы проникал в комнату. Затем он начал раздевать меня. Его желание овладеть мной перешло в натиск, и я напряглась. Почувствовав мое напряжение, он попробовал расслабиться, но не смог. Я изо всех сил старалась быть на высоте своих способностей, но мы оба очень нервничали.

Когда все кончилось, мы несколько минут полежали молча, и Джон выкурил сигарету. Затем на меня обрушилась реальность. Я лежала рядом с мужчиной. Этот мужчина был Джоном Ленноном, и он был женат на Йоко Оно, а я была их помощницей. Вдруг я залилась слезами. "Пожалуйста, иди домой, – рыдала я. – Я хочу, чтобы ты ушел домой."

"Ну, если ты этого хочешь..." Он попытался приласкать меня, но я оттолкнула его. "Пожалуйста, иди домой, – снова сказала я. – Вся эта сцена действует мне на нервы." Джон встал, включил свет и начал одеваться. Он остановился у двери. Автоматически я вспомнила свои обязанности: "Я вызову тебе такси". Джон засмеялся: "Не надо. Я сам, Мэй. Увидимся утром." Он подмигнул мне и ушел.

Я выключила свет и попыталась заснуть, но не смогла. Я думала о Йоко. Мне не хотелось, чтобы она знала о том, что произошло между нами. Мы с Джоном переспали, и все кончено", – говорила я себе. Я была уверена, что это не повторится. Но я и не могла не признать правду: я знала, что хочу снова быть с Джоном.

* * *

На следующий день, когда я одевалась, у меня была нервическая лихорадка. Как я буду себя чувствовать, когда увижу Джона? Не будет ли он игнорировать меня? Не будет ли все это неуклюже и ужасно? Я не знала, что делать и говорить.

День оказался на редкость спокойным. Джон заходил в кабинет, но ни разу не обмолвился о прошедшей ночи. Я тоже. Мы лишь поговорили о том, что он собирается написать песню обо мне – которая вошла под названием "Сюрприз, сюрприз" в альбом "Стены и Мосты".

В тот вечер мы вместе поехали в студию, чтобы начать нелегкую работу по микшированию альбома. В какой-то степени микширование является самой творческой частью процесса записи. В течение микширования каждая из шестнадцати вещей альбома балансируется так, чтобы все звучание было цельным. Это требует "слуха" – интуитивного чувствования звучания окончательной записи – и это, возможно, было одним из самых больших талантов Джона. Он мог "слышать" конечную запись в своей голове и точно знал, что надо технически сделать во время микширования, чтобы достичь нужного результата.

На микширование уходит много времени и терпения, и от этого я всегда неспокойна, хотя в ту ночь все шло без каких-либо срывов. Запись шла и шла, а я сидела, размышляя, что будет, когда она закончится. Наконец запись окончили, и Джон сказал "Пошли".

Как только мы вошли в мою квартиру, сразу занялись любовью. В эту ночь, в отличие от предыдущей, никто из нас не колебался. "Закрой глаза и просто отдайся чувству, – говорил Джон. – Думай о себе и о том, что тебе хорошо." Джону нравилось ласкать и целовать мои пальцы. Он взял рукой мою ногу и стал дуть на кончики пальцев, а затем прижался к ним губами. Он намеревался возбудить меня до неистовства, чтобы я испытала как можно более сильное сексуальное наслаждение. Ни один мужчина не думал обо мне прежде в этом плане: доставлять себе удовольствие, доставляя удовольствие мне. В эту вторую ночь я позволила себе допустить мысль о том, как сильно я его возбуждаю. Когда я провела рукой по его голой ноге, он вздохнул. Каждый раз, когда я касалась его тела, он стонал от наслаждения, и эти звуки возбуждали меня и делали более смелой.

Джон сказал: "Мы с тобой подходим друг другу, как перчатки. Мы вместе – совершенство." Между нами была кака-то мощная химическая связь, и я чувствовала себя очень счастливой.

Джон вдруг приподнялся: "Мне нужно принять душ. Прошлой ночью Йоко сказала: "Ты был с Мэй, не так ли? Она сказала, что чувствует твою парфюмерию на мне. Я не из-за того, чтобы она не знала, что мы с тобой были вместе. Просто не хочу, чтобы она огорчалась всякий раз, когда почувствует твои духи."

Это казалось довольно противоречивым. В конце концов, Йоко сама подбивала Джона. Заметив, что я озадачена, Джон взял меня за руку. "Давай примем душ вместе", – сказал он. Одевшись он обнял меня за плечи, притянул к себе и попытался объяснить, почему он беспокоится о Йоко. "Йоко сказала, что хочет доставить мне удовольствие. А ты знаешь, что она имела в виду: поебаться, и только. Если она узнает о моих чувствах к тебе, я знаю, ей будет больно. А мне не хочется делать ей больно."

Он посмотрел на меня в надежде, что я пойму. Мне меньше всего хотелось, чтобы Джон оказывал мне внимание на глазах у Йоко. "Джон, – сказала я, – тебе не нужно меня бояться. Мне, конечно же вовсе не хочется выставляться перед Йоко."

* * *

Таким образом, я продолжала работать, приходя утром в то же время и действуя в том же духе, что и всегда. Во время работы Джон по-прежнему обращался со мной, как с ассистенткой и не более, а Йоко, которая больше не затрагивала вопрос обо мне и Джоне, по-прежнему выдавала мне длинные перечни того, что нужно сделать.

Держать наши отношения в тайне оказалось легче мне, чем Джону. В течение дня он любил забегать в мой кабинет, чтобы поцеловать меня. Только коснувшись меня, Джон приходил в возбуждение, но нам ничего не оставалось, как дожидаться окончания вечерних записей. По ночам в студии он выходил из-за пульта, подходил ко мне и начинал обнимать и целовать. Это также провоцировало сексуальную реакцию. В студии все заметили его поведение, но делали вид, что смотрят в другую сторону. А сами наблюдали за каждым его движением, усмехаясь между собой на тем, что у Джона был такой вид, будто он уверен. что никто не замечает происходящего. В такие моменты я отстранялась, изо всех сил стараясь образумить его. "Джон, – шептала я, – не сейчас". Всегда – порождение импульса, Джон не мог остановиться. "Я хочу поцеловать тебя. И сделаю это прямо сейчас."

В течение двух последующих недель мы после записей каждый раз направлялись ко мне домой и занимались любовью. Мы были похожи на подростков, впервые познавших страсть, и наша страсть захватила нас. Джон знал, как неопытна я в сексе, и это будило в нем нежные, покровительственные чувства; он стал моим учителем. Снова и снова он заставлял меня концентрироваться на том, чтобы получить как можно больше удовольствия. "Я хочу знать, на что ты реагируешь", – все время говорил он и вел меня все дальше и дальше в напряженную сексуальную активность. Во время любовных действий было похоже, что наши тела говорят друг с другом: была какая-то удивительная взаимосвязь между нашими ласками и звуками. Я не могла поверить, что мы так чувствовали друг друга. "Мы любим друг друга нашими сердцами, душами так же, как и телом", – объяснил Джон. Он рассказал мне, что во времена БИТЛЗ к его услугам были сотни шлюх. По его словам, это были "обычные самки" с быстротечным оргазмом и без каких-либо настоящих эмоций. Джон же считал, что секс должен быть связан как с желанием, так и с эмоциями. "Тут должна быть страсть. Ты должна чувствовать." В течение тех двух недель мы провели много времени вместе и много говорили. В своей роли учителя Джон в основном спрашивал, а я отвечала. Он восхищался Китаем, и когда узнал, что мое китайской имя – Фанг Йи (Fung Yee), что означало "Птица феникс", стал называть меня наедине Фанг Йи. Джон сказал, что всегда хотел побывать в Китае. Он был первым мужчиной, которого интересовало мое прошлое. "Расскажи мне о себе, Фанг Йи, – просил он снова и снова.

Я рассказывала, что мои родители родились и выросли в Китае. По старому китайскому обычаю, их брак был устроен родителями. Моя мама была покорной женщиной, но отец все равно ее бил – рассказывала я. В нашей культуре с женщинами не принято церемониться. Джон внимательно слушал мой рассказ из истории нашей семьи. Через три года после женитьбы, в 1935, отец уехал в Америку, и лишь в 1945, через два года после окончания войны, он наконец послал вызов своей жене. К тому времени мои родители были женаты уже пятнадцать лет, но вместе прожили лишь четыре из них...

Было трудно прочесть реакцию Джона на мой рассказ. Из-за своего прошлого он был настроен чрезвычайно критически к родителям, особенно к отцам, потому что его собственный отец бросил его в раннем детстве. "Знаешь, -говорила я, – мой отец, когда вызывал маму, поставил ей условие: он не хотел, чтобы его ребенок, девочка, ехал в Америку. Он послал маме денег, чтобы усыновить мальчика, и привезти его с собой, а дочь – оставить."

"Ни хуя себе!"

"В Китае супружеская пара, которая не может родить мальчика, может его купить. Моя мама купила десятилетнего мальчика за пятьсот долларов. Она бросила девочку и уехала в Штаты. Я родилась через три года после приезда мамы, 24 октября 1950 года. Мой отец пришел в ярость, узнав, что у него родилась девочка, а не мальчик, и не захотел прийти в больницу посмотреть на меня. Мое появление в доме не доставляло отцу никакой радости, к тому же у него был крутой нрав. Я также не нравилась Питеру, его тринадцатилетнему приемному сыну. Однажды, когда мне было два месяца, он вытащил меня из кроватки, положил на гладильную доску и ошпарил. Я показала Джону ожоги на руках и запястьях.

"Он был ебучим ублюдком, Фанг Йи".

Чтобы переменить тему, я показала Джону желтовато-зеленую цепочку, которую подарила мне мама. "Это амулет на счастье. Я обещала никогда не снимать ее."

Мы говорили о моей католической школе. Хихикать было греховно, разговаривать – греховно, даже ходить в ванную было как бы греховно. Я действительно верила в ад.

Мы говорили часто о рок-н-ролле. Я рассказала, как в возрасте семи лет открыла для себя программу Дика Кларка, которая называлась "Сцена американских групп", и как я бросала все дела, чтобы смотреть это шоу. "Эта музыка буквально гипнотизировала меня", – говорила я. "В семь лет! – воскликнул Джон. – Раньше, чем я."

Рок-н-ролл был нашей общей страстью. Дома Джон редко слушал рок, потому что Йоко не любила или не понимала его. Для нас же эта музыка была убежищем от призраков несчастливого детства; она означала свободу. Мы переключались со станции на станцию в поисках вещиц, которые нам обоим нравились. Мы любили слушать новые песни, новые группы, новое звучание, а также новые хиты. Джон отмечал необычные ходы – в аранжировках, инструментовке, записи пластинок. Слушая, он очень возбуждался. "Послушай, Мэй. Послушай, как они наложили здесь две гитары." Мы знали слова всех популярных рок-н-роллов и ритм-энд-блюзов. Он также знал и сторону "Б" каждой сорокопятки и часто отдавал предпочтение песням, не ставшим хитами, например, "Я Не Могу Принять Этого" Карла Томаса. Когда его любимую песню проигрывали по радио, он обычно начинал подпевать, потом говорил: "Мэй, подпевай!", и мы пели вместе. Это было то, о чем я мечтала подростком – иметь любящего друга, который бы слушал со мной музыку. Я подозреваю, что мы оба были подростками.

* * *

В свои рабочие дни, со времени начала нашей с Джоном связи, я старалась избегать находиться в одной комнате с Джоном и Йоко. Это удавалось мне около двух недель, пока однажды мы все трое не очутились вместе в одной из жилых комнат. Мне было не по себе, и я незаметно взглянула на Джона, но он смотрел в другую сторону. Йоко же, похоже, чувствовала себя прекрасно. Она посмотрела на меня довольно весело и начала хихикать. Джон, посмотрев на Йоко, тоже начал смеяться. Мне, однако, было не до смеха.

"Мне было паршиво, когда мы встретились все трое, – сказала я Джону в ту ночь. – Я хочу уволиться."

"Это было ужасно, – ответил Джон. – Такое дурацкое чувство." На следующую ночь Джон сказал мне: "Йоко говорит, что если бы не она, мы не были бы вместе и считает, что это будет очень нечестно с твоей стороны – уволиться только из-за того, что тебе неловко. Так что подумай об этом перед тем, как предпринять что-либо." Джон внимательно смотрел мне в лицо, наблюдая за моей реакцией: "О'кей?"

"Мне все равно это не нравится".

"Мне не хочется огорчать Йоко."

Мысль, что Йоко будет расстроена, похоже, волновала Джона. Я не могла видеть, как он переживал, и в конце концов ответила, что пока останусь.

Джон находился в странном положении: его жена и любовница сосуществовали большую часть времени под одной крышей.Путь, по которому он пошел, заключался в игнорировании этого факта. С другой стороны, Йоко, похоже, с удовольствием наблюдала и пыталась контролировать положение дел. Я знала, что традиционно в Японии жена и любовница часто бывали подругами. Однако, я не была японской любовницей, и такое положение меня смущало.

На следующее утро Йоко вошла в мой кабинет, и спросила, как мои дела. Потом сказала: "Я знаю, что тебе неловко слушать это, но у вас с Джоном есть право побыть некоторое время вместе. Так что я решила отправиться на конференцию феминистов в Чикаго. Меня не будет неделю. Думаю, так будет правильно." Затем она добавила: Я сказала Джону, что вы вдвоем будете продолжать работу, как обычно, пока меня не будет, так что никто не будет болтать о том, что происходит. Почему бы и тебе не делать вид, что ничего такого нет? По-моему, это тоже было бы правильно.

"Она сказала тебе, что уезжает?" – спросил потом меня Джон. Он ухмыльнулся. "Нам просто нужно делать вид, что ничего не происходит." Джону очень понравилась эта идея "делать вид".

В ночь, когда уехала Йоко, Джон настоял, чтобы я осталась в Дакоте. Сначала эта мысль меня смутила, но Джон сказал, что мне будет очень хорошо, добавив, что двенадцать комнат в Дакоте гораздо удобней для нас, чем моя маленькая квартира-кабинет. Первоначальная неловкость от пребывания в Дакоте скоро перешла в огромное наслаждение от того, что наконец-то можно быть всю ночь вместе с Джоном. Я не хотела спать в их спальне, поэтому Джон перетащил матрас в гостиную. Но даже после этого я была слишком взволнована и не могла заснуть. Джон, который спал спокойно, всю ночью держал меня в своих объятиях. К рассвету я все же заснула.

Утром, за кофе я сказала ему, что не могу больше ночевать в Дакоте. Мне было слишком не по себе. Джон согласился со мной "Как только закончу альбом, мы уедем отсюда к черту", – объявил он.

До этого я никогда не задумывалась над тем, чтобы поехать куда-нибудь вместе, и эта идея застала меня врасплох.

В течение недельного отсутствия Йоко мы с Джоном исполняли ее пожелания. Днем я делала свою работу, а Джон смотрел телевизор, сочинял музыку или играл на гитаре. Вечером мы становились молодой парой, приходящей на свидания. Йоко любила лимузины и, чтобы доставить ей удовольствие, Джон повсюду разъезжал в лимузине. "Тебе понравится ходить пешком, -уговаривала я его. – Вот увидишь, так лучше. Когда сидишь в лимузине, невозможно рассматривать витрины." Он не выносил никаких упражнений. В конце концов, после долгих уговоров мы прошлись один или два квартала. "Мне это нравится", – сказал Джон. Вскоре мы ходили пешком по кинотеатрам и ресторанам или проводили вечер, гуляя по Центральному Парку. Затем шли ко мне – как и договорились после моей первой (и единственной) ночи в Дакоте. Он уходил до рассвета, чтобы никто не подумал, что он ночевал не дома.

Как бы странно это не звучало, но именно Йоко устроила мне любовную связь – связь, принесшую мне небывалое счастье, о котором я и не мечтала.

Однажды Джон вошел в мой кабинет с макетом обложки альбома "Умственные Игры" в руках. На конверте на переднем плане была изображена маленькая фигурка Йоко на фоне огромного, как гора, портрета Йоко лицом вверх. На обратной стороне Джон был взят камерой с гораздо более близкого расстояния и принимал угрожающие размеры.

"Эта идея пришла мне во сне, я просто вычислил ее. Посмотри." Я внимательно изучила конверт, потом вновь посмотрела на Джона.

"Что я делаю – это ухожу от Йоко. Неужели ты не видишь?"

Я посмотрела снова. Он уходил прочь.

В ту неделю Йоко звонила несколько раз. Наш разговор был всегда одним и тем же.

"Все идет нормально?"

"Да."

"Никаких проблем?"

"Нет."

"Хорошо."

Затем она просила позвать Джона. Их разговор всегда был сердечным и легким. Йоко держала свое слово. Похоже, она делала все, чтобы мы с Джоном стали ближе друг другу. К концу недели Джон закончил со своим альбомом "Умственные игры". Узнав, что Йоко собирается прилететь на уик-энд, он сказал: "По-моему, надо смотаться куда-нибудь на время. Давай поедем в Лос-Анджелес. Там будет Гарольд и еще кто-нибудь для компании. Эллиот тоже там. Можем пошататься и с ним." Эллиот был Эллиотом Минцем, работавшим на лос-анджелесском радио и телевидении. Он стал другом Йоко после интервью с ней, во время которого высказал ей множество комплиментов, и польщенная око стала звонить ему, и вновь слышала лестные слова. После нескольких телефонных разговоров око сказала Джону, что с Эллиотом "все в порядке" и подтолкнула Джона к дружбе с ним.

В ту ночь, а потом утром Джон высказал мысль о поездке в Лос-Анджелес. Хотя мысль о том, чтобы поехать с Джоном и пугала меня, ноя была готова к этому, так как эгоистично хотела владеть им безраздельно. Но, поскольку Йоко держала свое слово, я попросила Джона позвонить ей и сообщить, что мы уезжаем на отдых. Мы не могли просто смыться. Джон был согласен со мной. Позднее он сказал, что уже поговорил с ней. "Она очень счастлива за нас, – сообщил он. – Очень рада, что у нас все идет нормально." У него был вид облегчения.

Я знала, что Тони Кинг, с которым я познакомилась вовремя одной из своих поездок в Лондон от АВКСО, был в Лос-Анджелесе, и мне хотелось увидеться с ним. Тони всегда говорил, что хотел бы узнать Джона лучше. Я была уверена, что им будет приятно общаться друг с другом, и позвонила Тони, чтобы сказать, что мы едем в Л.А. Оказалось, что он только что закончил работу над новым альбомом Ринго Старра "Ринго" и собирается ехать домой в Лондон. "Пожалуйста, останься", – попросила я его, и Тони согласился задержаться еще на несколько дней.

"Мы его не разочаруем", – сказал мне Джон, когда я рассказала ему об этом.

В субботу к Джону пришел Гарольд Сидер, чтобы назначить дату переговоров о разделе компании Эппл. Джон позвонил мне домой и попросил прийти: "Я оставлю входную дверь открытой. Приходи в Дакоту и проходи прямо в спальню. Я не хочу, чтобы Гарольд видел, что ты здесь". Я приехала в Дакоту и нашла Джона в спальне: он смотрел телевизор и ждал меня. Заперев дверь, мы занялись любовью. Затем я вышла из квартиры и позвонила перед дверью. Джон вышел впустить меня. "Мэй пришла поработать", – сказал он Гарольду. В конце встречи Гарольд объявил, что ему нужно ехать в аэропорт – вечером он вылетает в Лос-Анджелес. Джон ринулся в мой кабинет. "Мэй, мы едем в Л.А!"

"Когда?"

"Семичасовым рейсом."

Все произошло так быстро, что у меня не было времени на раздумья. Я спустилась вниз, взяла такси и поехала домой собрать кое-какие вещи. Потом я позвонила матери и сказала, что уезжаю в Лос-Анджелес по делам. "С кем ты едешь?" – спросила она.

"С Джоном."

"А Йоко едет?"

"Она в Чикаго."

"Понятно."

Я думаю, что она что-то подозревала. Я никогда не врала маме и знала, что если она спросит меня о чем-либо, то скажу ей правду, даже если это будет вызовом всем ее убеждениям. То, что я уезжала с Джоном, противоречило и всем моим прежним убеждениям, и все же мне не терпелось отправиться.

Пока ехали в аэропорт, Гарольд еще раз разъяснил Джону закон о деньгах. "Джон, вы очень богатый человек, – говорил он ему, – но в настоящий момент вы должны понять, что у вас нет наличных. Все ваши деньги вложены в Эппл. Пока лишь одному Господу известно, когда эта корпорация будет расформирована. Это дело может тянуться вечность. Единственные деньги, которые вы можете расходовать, идут от вашего спорного имущества. Все это тратит Йоко. Те деньги, на которые вы жили до сих пор, были выданы вам авансом Алленом Клайном. Теперь их тоже нет. В настоящий момент у вас реально нет и цента. Расходы на юридические дела Вы можете вести в кредит и списать, но все деньги, которые вы тратите теперь, – это деньги не Аллена Клайна, это деньги, к которым у вас нет доступа или которые вы еще не заработали. Единственные доступные вам деньги – это заем. Чтобы вы могли действовать дальше, вам нужен заем. "До чего же хуево!" Джон повернулся ко мне: "Терпеть не могу брать взаймы", – твердо сказал он.

Отношение к деньгам сложилось у Джона еще в детстве, как и у меня. Я была приучена никогда не брать взаймы, так же был приучен и он. Джон, которого с детства приучали быть бережливым, по природе был скромным человеком.

"Мы будем занимать как можно меньше", – сказал Сидер. – "В настоящий момент единственно разумным будет для вас реальный контроль. Вы понимаете меня?"

"Мои родители никогда не зарабатывали больше четырех тысяч в год", – сказала я Джону. – "Я знаю, как надо тянуть."

Сошлись на том, чтобы занять в последний раз 10000 долларов у Кэпитол Рекордз. Джон был весьма обескуражен тем, что он одновременно очень богат и очень беден.

Гарольд очень хорошо знал, что происходило между нами. Он понимал, что мы решили изображать, будто ничего такого нет, и молчал. Я знала, что другие тоже все поймут – было просто невозможно не понять – однако Джон, помня о том, как Йоко озабочена своим имиджем, считал, что мы обязаны скрывать наши отношения. "Мы должны держать все это в секрете, – сказал он в самолете. – А то Йоко просто сойдет с ума." "Это я сойду с ума, – ответила я. – Что будет, если это попадет в китайские газеты? Моим родителям будет стыдно ходить на работу." "А как насчет монахинь? Что скажут они, когда узнают, что их невинная маленькая Мэй сбежала со мной?"

Эта воображаемая картина заставила меня вздрогнуть и засмеяться одновременно. "Они скажут, что я все-таки поддалась искушению."

* * *

Перед самой посадкой самолета Гарольд спросил: "Где вы собираетесь остановиться?" Прежде, чем Джон ответил, Гарольд сказал: "Останавливайтесь у меня. А я поживу у друзей." У Гарольда были квартиры в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе.

"Гарольд, вы уверены, что так будет нормально?" – спросил Джон. "Мне лучше, если вы сэкономите денежки. Помните, что вы очень богаты и разорены также. В следующем году сможете позволить себе жить в отеле."

Гарольд жил на Вест-Харпер-авеню в симпатичном квартале западного Голливуда, застроенном большими особняками и многоквартирными домами, которые выглядели, как старые испанские замки. Его квартира была в одном из комплексов прямо около бульвара Сансет. Ступеньки из плитки вели прямо с этой улицы в красивый двор-ландшафт. Этот комплексный дом состоял из двенадцати двухэтажных апартаментов, каждый из которых имел свой вход со двора. Перед каждым входом росли пальмы и обильные кустарники. Вся атмосфера была приятной и успокаивающей. Гарольд дал нам связку ключей. "Когда будете в квартире, держите ключ во внутреннем замке. Если вы потеряете его, то не сможете выйти", – предупредил он.

Квартира Гарольда была двухэтажной. Первый этаж состоял из гостиной и маленькой кухни. По лестнице можно было подняться в спальню и ванную. "Это меблированная квартира, если вы еще не догадались, – сказал он – поэтому все выглядит так, будто прибыло из срочной праздничной распродажи."

Мы осмотрели кровать Гарольда. Это была большая кровать с пологом на четырех столбиках и покрытая балдахином. Она абсолютно не сочеталась с остальной мебелью.

"Не спрашивайте меня, откуда здесь эта штука. Это Л.А., и ничто здесь не имеет большого смысла." Он сказал, что если нам понадобится что-нибудь, то в соседнем квартале имеется ночной магазин, а также объяснил, ка пройти к ресторанам. "Ну что, ребята, все будет О.К?" Мы заверили его, что да.

"Я позвоню вам завтра и что-нибудь организую. Ведь вы оба не водите машину. Он направился к двери. "Ну, до завтра. Спокойной вам ночи и не сорите деньгами."

После ухода Гарольда Джон включил телевизор, и мы взобрались на кровать.

"Эта ебучая кровать просто ужасна."

"Давай сэкономим деньги на новую пружинную тахту", – ответила я. Джон взглянул на меня и засмеялся. Он поцеловал меня, и мы занялись любовью. Поздно ночью мы проголодались и вышли на прогулку. Была нежная летняя ночь, и мы чувствовали себя великолепно. На нас произвели впечатление огромные светящиеся рекламные щиты над бульваром Сансет. "Эй, погоди-ка", – вдруг воскликнул Джон. Он вспомнил о ночном магазине-кафе на бульваре Сансет, и мы пошли туда. Кругом кишела разномастная публика: проститутки, сутенеры, какие-то хиппари и парочка трансвеститов. "Многие музыканты после своей ночной работы завтракают здесь в четыре утра, – сказал Джон. – Это и есть Л.А.", – добавил он, разглядывая меню. – В этом городе все мотаются по ночам, не зная, куда себя деть. Это город Миллиона и Шизиков."

Мы поели и обрадовались, узнав, что с нас меньше десяти долларов. Джон засмеялся, когда взглянул на счет. "Вот как проводить субботнюю ночь с одним из БИТЛЗ, – сказал он. – По-моему, я еще могу позволить себе подцепить такую девочку." После ужина мы вернулись домой. Раздевшись, я забралась в кровать рядом с Джоном. Он обнял меня. "О чем ты думаешь?" – спросил он. "У нас нет денег, – сказала я. – У нас нет квартиры, у нас нет машины. Но я счастлива, как никогда в своей жизни."

"Это просто здорово!" – ответил Джон. И в объятиях друг друга мы заснули.

На следующее утро мы встали рано. "Что мы сегодня будем делать?" – спросила я Джона.

"Давай осторожно позвоним кому-нибудь. Как ты думаешь, кому можно довериться?"

"Я позвоню Тони Кингу и скажу, что мы здесь."

"Потом я звякну Мэлу Эвансу."

Джон знал Эванса с начала 60-х, когда тот был дорожным менеджером БИТЛЗ.

"Нам надо позвонить Гарольду и сказать, что все нормально."

"Потом звякнем Эллиоту Минцу."

"Эллиоту?" – переспросила я.

Йоко все равно ему скажет. Ты же знаешь, они разговаривают каждый день. Как только он узнает, что мы здесь, мгновенно примчится, так что надо позвонить и ему."

"Есть еще кто-нибудь?" – спросила я.

"Я хотел бы повидать Джима Келтнера". Келтнер к тому времени работал уже с Джоном над альбомами "Imagine", "Some Time In New York City" и "Mind Games" а так же с Йоко над альбомами "Муха" и "Чувство Космоса". Джон считал его превосходным барабанщиком и любил за добрый нрав. Я разделяла чувства Джона. "Это отличная идея." Мы позвонили Гарольду, который сказал, что заскочит попозже. Потом мы провели остаток утра в постели, разговаривая по телефону. Особенно обрадовался Тони Кинг. "Я приду завтра после работы и свожу вас пообедать, – радостно сказал он. – Вы уговорили меня остаться, и я думаю, что нам необходимо отметить нашу встречу."

Затем Джон поговорил с Эллиотом Минцем: "Он сделал мне предложение: если мы найдем машину, он будет нашим шофером."

"Это подойдет на один – два дня, – сказала я. – Вообще-то, я могу водить машину и собираюсь получить лицензию. Тогда мы сможем арендовать машину себе."

Джон также переговорил с Мэлом Эвансом и Джимом Келтнером и тоже назначил им встречи. Я позвонила маме сказать, что у меня все хорошо. Джон внимательно слушал, пока я разговаривала с ней, старательно изучая меня. Затем он сказал: "По-моему, нам надо позвонить Йоко, сказать ей, что у нас все в порядке." Он нашел ее чикагский номер в записной книжке и набрал его. Первым делом Йоко узнала наш номер в Лос-Анджелесе. Джон ответил на ее вопросы о полете, дороге из аэропорта и о квартире. "Мне нравится здесь, Йоко, – сказал он. – Я и не думал, что будет так здорово. Может быть, я даже захочу здесь записываться." Джон посмотрел на меня. Он хотел подтверждения, и я улыбнулась в ответ. До этого у меня и в мыслях не было, что Джон задумывает записываться в Л.А. Я думала, что мы здесь на пару недель, и только. Мне было странно, что он собирается задержаться здесь надолго. Он передал мне трубку: "Йоко хочет поприветствовать тебя."

"Мэй, как ты?"

"Отлично."

"Как погода?"

"Погода прекрасная, Йоко. А как в Чикаго?"

"Очень сыро. Скоро здесь будет осень. Когда я вернусь в Нью-Йорк, хочу пересмотреть свою осеннюю одежду." Она помолчала.

"Ты счастлива, Мэй?" – спросила она вдруг.

"Очень счастлива."

"Хорошо. Джон, по голосу, тоже в отличном настроении. Хорошее начало. Я так рада за вас двоих. Мне бы хотелось, чтобы вы отлично провели время." Я поблагодарила ее и передала трубку Джону. Они попрощались.

"Я рад, – сказал Джон, положив трубку. – Мне бы не хотелось, чтобы Йоко огорчалась." Он налил себе кофе. "Интересно, может, Йоко найдет себе кого-нибудь?" – "Даже не знаю..." – тихо ответила я. "Надеюсь, что да" – он улыбнулся мне. "Джон, ты что, действительно думаешь записываться в Лос-Анджелесе? Я думала, что мы здесь только на пару недель."

"Посмотрим, как получится."

В ту ночь зазвонил телефон. Джон привык к тому, что на все звонки отвечала Йоко, и настоял на том, чтобы сначала я взяла трубку. Это была Йоко. Она хотела рассказать, что делала днем и спросить, как мы провели время. Она посмеялась надо мной, а затем над Джоном. Рано утром она снова позвонила. Было очевидно, что теперь она будет звонить в начале и в конце каждого дня. Йоко, конечно намеревалась не давать нам покоя. Однажды она рассказала мне о японском кукольном театре. В отличие от американского, у них кукольники находятся на виду у аудитории, и у кукол нет нитей. Будучи за три тысячи миль от Йоко, я вдруг почувствовала себя куклой в ее руках.

После утреннего звонка Йоко мы решили сходить позавтракать. На этот раз мы пошли в другую сторону, к Бульвару Святой Моники, и обнаружили Международный Дом Блинов.

"Отлично! Ебучие блинчики с черникой – я люблю их!" – воскликнул Джон.

Наш завтрак прошел в радужной атмосфере. Нам нравились простые, недорогие вещи, и у нас не было комплекса наряжаться, ходить в изысканные места, есть изысканные блюда. Джон знал, что он – звезда, но в тот момент ему не нужно было доказывать это, щеголяя своим богатством, славой и экстравагантной жизнью.

За завтраком он сказал мне, что с нетерпением ждет встречи с Тони Кингом, и я заволновалась. Живя в Дакоте, Джон никогда не хотел знакомиться с новыми людьми или видеться со старыми друзьями, и чувствовал облегчение, когда Йоко прикрывала звонки к нему, читала его почту и тщательно изучала посетителей, прежде чем позволить им встретиться с ним. Джон полагал, что люди чего-то ждут от него, потому что он – Джон Леннон. Мысль, что он может не оправдать их ожиданий, действовала ему на нервы, и он предпочитал видеть как можно меньше людей. В Дакоте Йоко составляла график общественной жизни Джона, и он проводил время с ее друзьями или людьми, с которыми ему, по мнению Йоко, следовало встретиться. Когда Джон встречался с незнакомцами, он всегда обрушивал на них каскад ослепительного остроумия. Большинство людей находили его несомненно выдающейся личностью и очень веселым человеком. Это был Джон Леннон из "Вечера Трудного Дня" – Джон, которого они ожидали встретить. Эту роль он мог играть в совершенстве. Люди часто ошибочно принимали его публичные выступления за самоуверенность, не догадываясь, что своим остроумием Джон маскировал глубокий душевный дискомфорт и держал таким образом людей на расстоянии.

Джон не доверял большинству людей. Не хотят ли они знать его только потому, что раньше он был Битлом? Не охотятся ли они лишь за его деньгами? Ему требовался длительный срок, чтобы поверить в кого-нибудь, чтобы отбросить свой щит и показать свою более мягкую, более чувствительную сторону. Я считала, что он, как и прежде, будет держаться на расстоянии от всех, даже от Тони, с которым был немного знаком во времена БИТЛЗ. Вместо этого он весь день с нетерпением ожидал ужина.

Когда Тони прибыл, Джон был в отличном настроении. Тони, однако, весьма нервничал от того, что видит Джона.

"Я знаю отличный ресторан, – выпалил он. – Называется "Потерянный на Ларраби". Все таскаются туда."

Когда мы приехали, Тони никак не мог припарковать свою машину. Каждый раз, когда он заезжал на стоянку, автомобиль становился неправильно. Наконец Джон не выдержал: "В чем дело, Тони?" "В тебе, – ответил смущенный Тони. – Сидеть в машине с Джоном Ленноном – это нервирует."

Джон взял меня за руку, и мы оба вышли. Тони по-прежнему не мог припарковаться.

"Но ведь теперь я не в машине", – сказал ему Джон. Это был подкол – мягкий подкол. Джон улыбнулся Тони, и тот засмеялся. Джон повел меня в ресторан. "Тони никогда не припаркуется, пока я в поле зрения. Он действительно возбужден, но теперь, посмеявшись, он может успокоиться." Когда Тони вошел в ресторан, мы все снова засмеялись. "Спасибо за понимание," – сказал Тони Джону.

Они поговорили о тех временах, когда встречались в Англии в клубах Скотч, Св.Джеймс и Эд Либ. Они припомнили вечер в Скотче, когда столик БИТЛЗ был отдан принцессе Маргарет, и их заставили сесть за другой. Они весело посмеялись, вспомнив, как были раздосадованы тем, что принцессе Маргарет оказали предпочтение перед БИТЛЗ. Тони и Джон поговорили о своем безотцовском детстве. Тот факт, что у Тони тоже не было отца, произвел впечатление. Это помогло Джону решиться сделать Тони своим настоящим другом. Затем они долго говорили об одном из самых старых друзей тони, Элтоне Джоне, который в то время был самой популярной рок-звездой в мире.

"Элтон всегда страшно хотел повидаться с тобой", – сказал Тони.

"Серьезно? – ответил Джон со смехом. – Тогда я хотел бы встретиться с ним."

Только один раз они оба стали очень серьезными. "Америка... – сказал Джон. – Я всегда чувствовал себя американцем. Тони, хотя ты и англичанин, я говорю тебе, что в действительности ты американец. ЗДЕСЬ МОЖНО ДВИГАТЬСЯ." – Джон буквально впился глазами в Тони, и тот понял значение каждого его слова.

Недавно Тони сказал мне: "Я никогда не забуду того момента. Джон изменил всю мою жизнь в ту ночь. Он знал, что почем".

***

Мне казалось, что наши первые дни в Лос-Анджелесе были каким-то волшебством. В самом деле, прошло всего несколько дней, когда мы вдруг нашли себе красивый дом – волшебный замок, который был нашим.

Мы были в "Радуге", популярном рок-клубе Лос-Анджелеса, когда вдруг наткнулись на Эндрю Олдхэма, старого друга Джона, который был пресс-агентом НЕМС Энтерпрайзез в начале 60-х, открыл группу Роллинг Стоунз и был их первым менеджером и продюсером.

"Где ты живешь?" – спросил Олдхем Джона.

"В квартире Гарольда", – ответил Джон. Олдхэм знал Гарольда. "Гарольд представляет меня в деле Клайна."

"А как насчет дома? Дело в том, что один мой друг одолжил мне огромный дом, где я и жил до сих пор. Но послезавтра я еду назад в Англию, и в доме никого не будет. Может, вы поселитесь там и поддержите домашний очаг?"

Другом, о котором шла речь, был Лу Адлер, гигант музыкального бизнеса, который был продюсером "Мамаз энд Папаз", а потом – нашумевших альбомов Кэрол Кинг. Лу Адлер жил в своем доме на побережье, и его городской дом пустовал.

"Но я не знаком с Лу Адлером", – сказал Джон.

"Я поговорю с ним," – ответил Эндрю.

На следующий день Олдхэм позвонил нам и сказал, что Лу Адлер будет рад, если мы поживем в его доме. "Дом ваш, – сказал он. – Я завтра уеду. Ключ оставлю в почтовом ящике. Приходите завтра в любое время и заселяйтесь."

"Прямо волшебство," – сказал Джон. Так и было. Затем Джон с искрящимися глазами добавил: "И ведь бесплатно!"

В тот вечер мы снова ужинали с Тони Кингом. Во время десерта Джон вдруг вручил ему кассету с "Mind Games". "Вот мой новый альбом, – сказал он. – Что мне с ним делать?" Тони взял кассету и уставился на Джона. Возможно ли было, что Джон Леннон не знал, как рекламировать альбом?

"Нам с Йоко очень нравилось, как ты действовал с нашими альбомами в Англии. Теперь мне нужна твоя помощь. Я хочу знать, что мне делать."

Тони молчал.

"Ну, давай. Ты всегда можешь говорить мне правду. Я славлюсь этим."

"Честно говоря, Джон, ты должен дать интервью, много интервью. И начать нужно прямо сейчас. Из-за твоего интервью в Роллинг Стоун и твоего альбома "Some Time In New York City" все считают тебя злым человеком. Вот все, что ты выдал о себе за последние три года. Публике надо знать, что с тобой все в порядке. Тебе следует поговорить с прессой. Сказать им, что ты в норме. Пусть они сами это увидят. Что ты не злой. Что ты не радикал. Ты – умный, чувствительный, мягкий, добрый человек. И ты также музыкант, а не крестоносец. Вот что пресса должна донести до публики. Когда ты понравишься людям, Джон, они захотят покупать твои альбомы. Когда же ты не нравишься им, или они боятся тебя, они не хотят твоих пластинок в своем доме. Все это элементарно."

Когда мы вернулись домой, Джон был в бешеном восторге от совета Тони. "Тони прав. Это важно, чтобы ты нравился, – сказал он. – Всем нравились БИТЛЗ, и смотри, что вышло. Мне никогда не удавалось сделать так, чтобы Йоко понравилась прессе. Если бы она понравилась прессе, то, возможно, она начала бы нравиться и публике. Тогда кто-то из них, может быть, и купил бы ее пластинки. Я пытался протолкнуть Йоко и радикальные дела в последние несколько лет, и это, похоже, не сработало. Я немного устал от этого. Я хочу просто делать альбомы. Вот и все. Сейчас для Йоко лучше всего быть с Тони. (Он имел в виду Тони Кокса, второго мужа Йоко). Он знает эти дела лучше меня, и знает, как действовать".

Через час позвонила Йоко.

"Йоко, – сказал возбужденно Джон, – сегодня мы ужинали с Тони Кингом. Помнишь его?" (Йоко не помнила, и Джон объяснил ей.) "Он собирается провести в прессе кампанию по рекламе "Mind Games". Ты помнишь, как хорошо он работал с нашими альбомами в Англии. Посмотрев на Джона, я увидела, как он менялся в лице, пока разговаривал. "Да... как хочешь... Да, Йоко... да... да..." Когда разговор закончился, у Джона было какое-то затравленное выражение лица.

"В чем дело?" – спросила я.

Джон рассказал, что Йоко не повела и ухом на его сообщение о "Mind Games". Вместо этого она стала говорить о другом. Обеспокоенная своим имиджем, Йоко боялась, что пресса узнает, что они расстались. Если репортеры будут спрашивать, она хотела, чтобы Джон говорил, что это она вышвырнула его, что он ушел не по своей воле. Она хотела, чтобы он пообещал ей, что не предаст ее, и Джон согласился с ее версией. После этого Йоко успокоилась, сказал он.

По словам Джона, Йоко сказала, что мы с ним будем, конечно, возвращаться по ночам домой вместе, чтобы избежать проблем с прессой, мы должны были продолжать притворяться, что между нами ничего нет. Тогда пресса никогда ничего не узнает о нас, и вполне вероятно, что не будет и никаких вопросов. Джон сказал, что Йоко сослалась на каких-то своих "друзей", что нас видели на публике державшимися за руки и целующимися. Мы недолжны были касаться друг друга на публике. Она предложила нам ездить в разных машинах и сказала, что нам следует притворяться даже перед такими друзьями, как Тони Кинг и Гарольд Сидер, которые все знали. Она предположила, что нам не следует принимать гостей в своем доме.

"Если для самолюбия Йоко будет утешительно, что публика будет думать, что она тебя прогнала, то мне все равно, – спокойно сказала я. – В конечном счете я в более счастливом положении. Но ты должен понимать, что во всем этом нет смысла. Будем ли мы или не будем ездить в разных машинах, люди все равно узнают правду, не так ли?

Джон уставился на меня. "Никто не управляет мной, – сказал он. – Иначе я не был бы с тобой."

"Джон, я сделаю все, что ты хочешь, но мы должны говорить друг другу правду. Ты не можешь обманывать сам себя и верить, что все это притворство имеет успех. Йоко хочет, чтобы мы все время занимались этим для того, чтобы мы все время думали о ней. Таким образом она хочет не допустить, чтобы мы были слишком близки."

"Йоко очень умна. Она многому научила меня. Я не хочу обижать ее."

"Йоко – удивительная женщина. И меня она тоже многому научила. Но это не причина чтобы мы были изолированы и одиноки. Тебе не нравится быть в обществе? Тебе не нравится заводить новых друзей? Ты действительно хочешь проводить время, прячась со мной от людей в страхе о том, довольна нами Йоко или нет?"

Я видела, что Джон очень расстроен. Когда он снова разговаривал с Йоко, то сказал, что я не согласна с ней. Положив трубку, он сказал, что Йоко обиделась. "Я так любила ее, – процитировал он Йоко. – Я помогла вам быть вместе. Я всегда хорошо с ней обращалась. Разве можно идти по такому пути?" Джон неодобрительно смотрел на меня. Он сочувствовал Йоко, а я каким-то образом причинила ей боль. Я понимала, что Джон в дурацком положении. Он беспокоился обо мне. но он беспокоился и о Йоко. Похоже было, что Йоко могла задевать самые больные места Джона, и для него было важным делать то, что она говорит, защищать ее от критики и верить ей, если она критикует меня. Такая цепь не поддавалась никакой логике, и я, видимо, должна была согласиться, хотя это огорчало и пугало меня. Мне хотелось во что бы то ни стало помочь Джону поверить в себя, чтобы он не спрашивал ни у кого, что ему делать. Я также надеялась, что мне никогда не придется звонить Йоко и просить ее помощи, потому что я не могла разговаривать с Джоном так, как она.

Джон сел рядом со мной. "Вот мы с тобой здесь в Лос-Анджелесе вдвоем у себя дома. Я люблю тебя, Фанг Йи. Ноя буду говорить Йоко, что мы делаем то, что она хочет. А потом мы будем делать то, что мы хотим. Это единственный способ сохранить мир."

***

Йоко позвонила на следующее утро, и жаль, что мне не хватило смелости вырубить телефон. Джон несколько раз повторил, что будет выполнять все ее указания. Он также дал ей номер телефона в доме Лу Адлера, так что она могла достать нас, как только мы заселимся. Затем он повесил трубку и взглянул на меня. "Йоко успокоилась", – сказал он мне и подмигнул.

Позже, когда позвонил Тони, Джон сказал: "Я очень хочу, чтобы люди слушали "Mind Games", так что я буду делать то, что нужно, и буду говорить со всеми, кто захочет говорить со мной. Никому не отказывай – пусть приходят по одному и все вместе. Я больше не злой и я готов."

Несколько часов спустя мы переселились в дом Адлера. Как и говорил Олдхэм это был небольшой элегантный особняк на Стоун-Каньон-роуд в Бел-Эйр, одном из самых шикарных районов Лос-Анджелеса. Как и обещал Эндрю,ключи были в почтовом ящике. Мы с Джоном прошлись по дому, он оказался комфортабельным и просторным. Позади дома был маленький бассейн, в котором мы могли плавать, и площадка для солнечных ванн.

"Я бы назвал нашу первую неделю в Лос-Анджелесе успешной. Не так ли, Фанг Йи? – счастливо сказал Джон. – У нас прекрасный дом..." "И Тони – потрясающий новый друг", – добавила я.

Джон посмотрел на меня и улыбнулся. Внезапно он поднял меня на руки, затащил в спальню и бросил на кровать. Он наклонился, схватил руками мою тенниску и разорвал ее пополам. Раньше ни один мужчина не срывал с меня одежды. Это немного пугало, но и очень возбуждало. Мы занимались любовью несколько часов. Нас остановило только одно: постоянно звонил телефон. Он звонил и звонил. Наконец Джон встал и взял трубку. Я слышала его голос из другой комнаты: "Да, Йоко... Хорошо... Хорошо... Как скажешь, Йоко... Да... Да, Йоко." Мне хотелось треснуть телефоном о стену.

Этот проклятый телефон! Джон считал, что поскольку он получил свободу от Йоко, он был в долгу перед ней и должен отвечать на каждый ее звонок. Вместо того, чтобы сказать ей, чтобы звонила только по важным делам. Скоро Йоко стала звонить целыми днями. "Зачем она звонила в этот раз?" – спрашивала я. "Она пошла в магазин", – отвечал он. Время от времени она звонила, чтобы сказать Джону, что ей плохо или не хочется жить или что мне наплевать на нее. В эти моменты Джон изо всех сил старался успокоить ее. Мне казалось, что таким способом Йоко давала Джону иллюзию, будто это он контролирует ее. Верил Джон ей в действительности или нет, но он настаивал на том, что должен быть любезен с ней, в противном случае, если она убьет себя, в ее смерти будем виноваты мы.

Я не выносила эту телефонную игру, но не знала, что с этим делать, так как знала, что, как бы я ни поступила. это будет истолковано Джоном как доказательство того, что Йоко права в отношении меня, и я веду себя дурно с ней, а она со мной – нет.

В глубине души у меня были и собственные причины не пытаться останавливать Джона отвечать на эти звонки. Всю жизнь Джона окружали люди, которые желали манипулировать им и его чувствами. Мне не хотелось стать одной из них. Я не хотела стать новой мамочкой Джона. Он уже начал спрашивать мое мнение о каждом своем шаге. Он хотел, чтобы я была Мамой, ноя не хотела этого. Мне хотелось, чтобы Джон стоял на своих ногах, и я хотела быть с ним честной. Вместо того, чтобы предавать его, пытаясь управлять им, я надеялась помочь ему почувствовать в себе силы прекратить эти бесконечные звонки.

* * *

На следующий день после нашего переезда начались интервью по "Mind Games". Тони рассказывал мне, что каждый раз, когда он приводил журналистов в наш дом, они были взволнованы до истеричности. "Джон не знает, как его любят, – говорил он. – Все, абсолютно все, преклоняются перед ним."

Интервью проходили отлично. Джон знал, что его работа – это быть самим собой. Он был так обаятелен, что репортеры, следуя за ним, не пытались вести себя вызывающе и не настаивали на прямых ответах на трудные вопросы о расколе БИТЛЗ, о возможном воссоединении БИТЛЗ или о его противоречивых действиях с тех пор, как он встретил Йоко. Когда его спросили,почему он уехал в Л.А., Джон объяснил свой визит так: "Здесь живет Фил Спектор, не так ли? Фил Спектор – мой любимый продюсер. Может быть, я запишусь с ним."

Среди интервью, организованных Тони, было одно с Рекорд Уорлд – журналом, специализирующимся на коммерческой стороне музыкального бизнеса. Тони сказал Джону, что очень важно показать промышленникам (которые, по мнению Тони, считали Джона махровым радикалом), что он снова в своей колее и что не пугает людей, а доставляет им удовольствие.

Слушая эти интервью, я увидела еще кое-что, чего бы мне не хотелось видеть. В глубине души Джон боялся всего на свете. Из-за своего страха перед женщинами он позволял им манипулировать собой, а из-за своего страха перед мужчинами, он манипулировал ими. Он делал это, впиваясь в них взглядом, разговаривая с ними жестко и авторитарно. Он делал это также, изображая на публике человека поразительной искренности и общительности. На деле же Джон никому не позволял стать его близким другом. Хотя его правдивость и прямота создавали иллюзию удивительного откровения, своей резкостью он держал людей на расстоянии.

Наедине со мной Джон всегда был простым, прямым и легким в общении. Но во время тех интервью он действовал.

Обладая великолепной артикуляцией, он имел голос оратора и умел пользоваться им. Вдруг мне стало страшно. Мне не хотелось думать о том, что Джон может "включить" свой ораторский голос, когда захочет. Это заставило бы меня сомневаться в правдивости его отношений со мной. Я решила всегда верить ему, что бы он ни говорил. Я должна была верить ему или я не смогла бы остаться с ним.

В середине рекламной кампании, развернутой Тони Кингом вышел "Mind Games". Этот альбом достиг девятого места в списке популярных пластинок, а этот сингл дошел до восемнадцатого места. Люди, похоже, почувствовали, что "Mind Games" – слабый альбом, но после "Some Time In New York City" он был приятным облегчением. Джона обескуражил столь средний успех альбома, но он увидел в этом и рациональное зерно: "Теперь они знают, что я не выдаю автоматически хиты номер один. Они ожидали, что каждый альбом будет на первом месте. Теперь на меня не будут давить, чтобы я продолжал делать новые пластинки."

* * *

В начале нашей третьей недели в Лос-Анджелесе как-то за чашечкой кофе Джон сказал: "Знаешь, какой бы я хотел сделать альбом? Я хотел бы записать все те песни, из-за которых я полюбил рок-н-ролл больше всего на свете. Все те песни, которые любил, когда был подростком. Это я хотел сделать еще до того, как стал Битлом.

Это походило на отличную идею, но то, что он сказал дальше, не очень мне понравилось.

"Это следует сделать Филу. Он величайший продюсер рок-н-ролла. Я хочу дать ему продюсировать, а сам буду просто певцом в группе." "Но люди уже и так знают заслуги Фила", – попробовала возразить я. Я не понимала, почему Джон,сам отличный продюсер, хочет сделать альбом Спектора, тогда как в прошлом он нанимал Спектора делать альбомы Леннона.

"Я люблю его и его музыку, – сказал Джон. – Его и его ебучую "стену звука".

"А ты не можешь быть с ним сопродюсером?"

Джон не слушал. Он был захвачен идеей, что Спектор мог бы сделать для него в 1973 году то, что сделал в начале 60-х для таких групп, как Ронеттс и Кристалз. Я подумала, что, если даже Спектор будет соло-продюсером, этот альбом неизбежно выльется в совместное предприятие. Поэтому я решила не беспокоиться и поверить Джону. Студия звукозаписи была тем единственным местом, где Джон всегда знал, что делал.

После ряда телефонных звонков туда и оттуда – Спектор всегда быт тяжел на подъем – продюсер предложил встретиться на следующий вечер. Джон сказал, что у нас нет машины, но Спектор настоял на том, чтобы мы все равно приехали к нему. Он не знал, что мы не брали такси и не нанимали лимузинов, а зависели от Эллиота Минца, бывшего нашим шофером.

Йоко, как обычно, звонила в тот день много раз, и во время одного из разговоров Джон сказал ей об идее нового альбома. Я слышала, как он говорил: "Йоко, это песни, на которых я воспитывался, и я хочу записать их."

Позвонив на следующее утро, она вновь затронула эту тему. "Эти песни – классика, Йоко. Мне не нужно каждый раз делать альбом из новых песен. Я не авангардист, Йоко. Я – рок-н-ролльщик."

Между своими бесконечными рассказами о том, как она проводит время и расспросами о нас Йоко то и дело высказывала критические замечания о новом проекте Джона. Это была легкая критика, которую можно было просто не замечать, но Джон резко отвечал на каждое замечание. Тем не менее он остался в хорошем настроении и с нетерпением ждал встречи с Филом Спектором, чтобы услышать его реакцию.

Перед самым нашим уходом к Спектору снова позвонила Йоко.

"Йоко, я ухожу, – сказал Джон сверхлюбезно. – Я, конечно, передам Филу твои заверения в любви."

Спектор жил в Беверли Хиллз, рядом с бульваром Сансет. Когда Эллиот вез нас в гору к дому Спектора, Джон со смехом показал на устройство, которым этот продюсер оберегал себя от внешнего мира. Дом Спектора был окружен небольшой кирпичной стеной. "Кирпичная стена", – обозревал Джон. Стена была окружена колючей проволокой от дерева к дереву. Эту проволоку можно было легко перешагнуть или прорезать, тем не менее она была. "Смотри, колючая проволока, – сказал Джон. – Металлические ворота... Предупреждающие знаки..." На воротах висели шесть знаков. предупреждающих о юридической ответственности за посягательство. Когда подходишь к воротам, нужно протянуть руку и нажать на кнопку на коробке. В доме раздается сигнал, и дверь, в зависимости от настроения Спектора, может открыться или нет. Я нажала кнопку, и ворота раскрылись. "В пасть дракона", – весело сказал Джон, когда мы въезжали в ворота.

У этого дома, как и у многих особняков в Л.А., не было первого этажа. Дворецкий Спектора провел нас по мрачному коридору в полутемную гостиную, где провозгласил в пустой комнате о нашем прибытии.

Мы сели и стали ждать. Я почувствовала беспокойство. Джон заметил это. "Может быть, Фил в ванной", – сказал он. Мы подождали еще. "Фил любит держать тон, – объяснил Джон. – Ему нравится, когда его ждут. Это его стиль." Но через пятнадцать минут забеспокоился и Джон. Мы уже собрались уходить, когда вдруг увидели Спектора, спускающегося по лестнице. Джон, вскочив, пожал ему руку. "Ты помнишь Мэй?" – сказал он ему. Я протянула спектору руку. Он, однако, не подал мне руки. Вместо этого он отступил назад и сердито сказал Джону: "Она из конторы Клайна. Я узнал ее. Как можно доверять ей?"

"С ней все в порядке, Фил", – ответил Джон.

Спектор уставился на меня. "Со мной все в порядке, Фил" – сказала я тихо. Спектор глядел на меня в упор. "Почему я должен доверять тебе?" "Ты можешь верить мне." – сказала я. "Ничего не знаю. С чего мне доверять тебе?" "Я же говорю тебе, – сказал Джон, – что ты можешь верить ей." "Но она работает на Клайна. Ты что, не понимаешь? Я видел ее у Клайна."

"Теперь она работает со мной. Ей можно верить."

"Но она может быть связана с Клайном. Ты связана с Клайном?" – спросил он.

"Нет."

"Фил, я хочу кое о чем поговорить с тобой", – отрывисто сказал Джон.

"Ты хочешь разговаривать со мной при человеке, которому, может быть, нельзя доверять? Что это с тобой?"

"Фил, сядь." – оборвал Джон.

Фил посмотрел на меня. На его лице было какое-то загадочное выражение. Он отнесся ко мне очень враждебно. Он должен был бы знать, что хоть я и работала на Аллена Клайна, я не могла быть посвященной в какую-либо секретную информацию.

Было так, словно он двигался в отблесках гнева, страха и драмы. Спектор здорово подействовал мне на нервы, и я изо всех сил старалась не обращать на него внимания.

Джон же, напротив, был чрезвычайно терпелив с ним. Он допускал, что гений Спектора шел рука об руку с его непредсказуемостью. Как это ни парадоксально, он расслабился в присутствии Спектора. Когда он был со Спектором, он не беспокоился о том, что ждут от него, потому что если в комнате был Фил, невозможно было уделять внимание кому-либо еще.

Джон объяснил, что хочет записать подборку своих любимых стареньких вещей и хочет, чтобы Спектор был продюсером этого альбома.

"Кто будет руководить этим альбомом?" – спросил Спектор.

"Ты."

"Я буду полностью контролировать процесс?"

"Да, да. Ты будешь. Я хочу быть певцом в группе".

Спектор молчал. "Другими словами, – наконец сказал он, – у меня полный контроль."

"У тебя полный контроль."

Спектор уставился на меня, пытаясь определить мою реакцию. "Мы должны подумать, какие выбрать песни, – сказал он. – А затем начать подбирать музыкантов. Я с тобой свяжусь потом."

"Значит, ты берешься за это дело?" – сказал Джон, сияя.

"Только если у меня полный контроль."

По дороге домой Джон не скрывал своей радости.

"Ты слышала, – говорил он мне. – Фил будет делать этот альбом."

Меня беспокоил "полный контроль" Спектора Тем не менее, я уже видела, как Джон записывал "Imagine", "Some Time In New York City", и особенно близко, "Mind Games". Хотя у него и были моменты нервозности, он всегда знал, что делает. Я всегда старалась не беспокоиться.

В ту ночь Джон рассказал Йоко, что Спектор согласился делать альбом, и что он дал ему право контроля. На следующее утро, во время одного из ее звонков, я услышала, как Джон резко говорит: "Когда ты хочешь делать рок-н-ролльный альбом, надо идти по самому лучшему пути! А Фил – самый лучший!"

После обеда Джон, после множества попыток, дозвонился до Спектора. Спектор, видимо, был наполнен диким энтузиазмом, а Джон был в восторге. "Это будет конец всему, – сказал он Джону. – Это будет величайший альбом. Малыш, это будет классика. Вот, что это будет – классика. А теперь ни о чем не беспокойся."

От имени Джона я позвонила финансовому директору Кэпитол Рекордз и сообщила ему о планах Джона. В таких случаях обычно составлялся бюджет альбома, затем бронировали время работы в студии, и нанимали музыкантов и представляли смету фирме. конечно, все интересовались расходами, но в начале 1970-х музыкальная индустрия переживала небывалый бум. На популярных альбомах можно было нажить целое состояние, и когда в деле участвовали такие суперзвезды, как Джон, деньги просто текли рекой. Ни одна звукозаписывающая компания не стала бы ограничивать деятельность такого артиста, как Джон, если только он не станет расшвыривать сотни тысяч долларов без какого-либо видимого результата. Я знала, что Кэпитол оплатит счета по новому альбому Джона безо всяких вопросов. Все же я считала, что, поскольку мы держим домашний бюджет, мы не должны бездумно тратить деньги в студии.

Я позвонила в офис Спектора и поговорила с его секретаршей. В конце концов, после многих попыток, я дозвонилась до Спектора. "Я раньше уж составляла контракты альбомов Джон, – сказала я ему, – и я готова снова заняться этим. Мы можем посидеть вместе и составить бюджет альбома."

"Все сделают в моем офисе", – сказал Спектор.

"В те дни музыкантов нанимали за плату в девяносто долларов за три часа записей. Необходимо было заполнять платежные ведомости и направлять соответствующую информацию в налоговую службу союза музыкантов.

"Если вы скажете, кого хотите нанять, я могу заключить договоры с музыкантами и позаботиться о документации", – сказала я.

"В моем офисе позаботятся о музыкантах."

В то время студия стоила сто пятьдесят долларов за час. Когда работаешь неэффективно, эти расходы могут вылиться в астрономическую сумму.

"Я могу забронировать время в студии", – вызвалась я добровольно.

"Мы об этом позаботимся."

"Когда придут счета, я могу изучить их и потом отправить в Кэпитол."

"Мы сразу отправим счета по почте. Ни о чем не беспокойся."

Мне ничего не оставалось, как позвонить в Кэпитол Рекордз и сказать, что наши счета придут прямо из офиса Спектора.

Джон слышал мои разговоры по телефону и посмеивался. "Ты не привыкла к полному контролю, – сказал он. -Ты из тех, кто любит делать всю работу. А тебе нужно просто сесть и расслабиться."

Тем временем вокруг стали поговаривать о том, что Спектор и Джон собираются записать альбом из классики рок-н-ролла, и что Спектор решил приглашать на записи в качестве гостей всех лучших музыкантов Лос-Анджелеса. Когда эти слухи расползлись по городу, все решили, что они должны играть на этом альбоме. Нам стали звонить разные друзья, желавшие играть с Джоном и желавшие порекомендовать также своих друзей. Джон посылал их к Спектору. Затем он спрашивал Спектора, как идут дела, а тот ничего ему не говорил.

Джон был в восхищении от игры Спектора. Его молчание еще больше подогревало любопытство и энтузиазм Джона. Тем не менее он настоял, чтобы играть на барабанах наняли его любимого Джима Келтнера. Он также сказал Спектору, что хочет задействовать своего собственного инженера, Роя Сикалу. Несмотря на свой полный контроль, продюсер охотно согласился с выбором Джона. Тогда я поняла, что Спектор так же загорелся этим альбомом, как и Джон. С облегчением я немедленно занялась вызовом Сикалы из Нью-Йорка. После этого я действительно смогла расслабиться. Независимо от того, что делал Спектор, Джон окружал себя своим музыкальным "семейством", – чрезвычайно умелыми людьми, любившими Джона, верившими Джону, который сам и любил и верил им.

Затем Джон решил нанять гитариста Джесси Эда Дейвиса, и тот вечером пришел к нам, чтобы обсудить альбом.

"Он плохо на меня действует", – сказала я Джону, когда тот ушел.

"Фанг Йи, – ответил Джон тоном школьного учителя, поучающего среднего ученика, – он может сыграть на гитаре все, что угодно. Он охуевающе изумительный гитарист. Как это такой человек может на тебя плохо действовать?"

Между тем Йоко продолжала осыпать нас своими звонками – раз пятнадцать в день – с враждебными выпадами против Спектора. Однако никакие ее слова не могли повлиять на энтузиазм Джона. Йоко напомнила ему, что Спектор, после того как они два раза провели у него в гостях, прислал им счет.

"У Фила есть чувство юмора", – ответил Джон.

Она сказала ему, что не следует доверяться Спектору, потому что за его домом следят. "Он чертовски клевый продюсер", – ответил ей Джон.

Как-то поздно ночью она разбудила нас и спросила Джона, как он может доверять кому-либо, кто носит револьвер, как это делал Спектор.

"Он никогда ни в кого не стрелял, – обрубил Джон. – Кроме того, я уверен, что он заряжен холостыми". И Джон повесил трубку.

Все эти проблемы – таинственность Спектора, предположения Йоко о Спекторе, мое неудовольствие Джесси Эдом Дейвисом – на Джона не имело воздействия. Он был весел и с нетерпением ждал начала работы, чему я была очень рада.

Джон и Спектор стали договариваться по телефону о том, чтобы назначить ряд общих сборов для обсуждения альбома. Было трудно застать Спектора, когда же вы заставали его, было трудно заставить его принять решение. Для того, чтобы назначить первый сбор, понадобилось четыре или пять звонков. Затем Спектор передумал, и снова надо было звонить три-четыре раза. Спектор отказывался выходить из дома до заката солнца и настаивал на возвращении домой до восхода. Мы с Джоном прозвали его Вампиром.

Однажды в тот период, когда Джон встретился с Гарольдом Сидером, этот юрист сказал нам, что снова возникли проблемы с музыкальным издателем Моррисом Леви. Леви подал в суд на Джона, обвинив его в том, что когда Джон написал "Come Together". он содрал одну строчку из песни Чака Берри "You Can't Catch Me", которая была опубликована издательской компанией Леви.

"Замните это дело, – сказал Джон Гарольду. – Выясните, чего он хочет от меня."

Леви потребовал, чтобы Джон включил в свой новый альбом три песни, опубликованные его издательством. "Это просто, – сказал Джон. – Он же опубликовал кое-какие величайшие старые вещицы." Он начал просматривать каталог Леви, чтобы найти песни, которые он хотел сделать на альбоме Спектора.

Найденные вещи они обсуждали со Спектором во время своих вечерних встреч; когда Спектор приходил, он проявлял огромное возбуждение. Как только он входил, его энтузиазм так заражал вас, что вы забывали, что он опоздал. "О, старина, – снова и снова повторял Спектор, – это будет величайшая вещь. Это будет охуевающая вещь. Я не могу поверить в это. Я не могу поверить, как велика она будет." Джон и Спектор походили на пацанов, подзадоривающих друг друга, и Джон, сидя, внимательно слушал ходившего из угла в угол Спектора, рассказывающего об истории рок-н-ролла, о голливудской жизни и последние слухи о самых видных студийных музыкантах Лос-Анджелеса.

В конце концов они переходили к обсуждению материала. После того, как достигалось соглашение о выборе песни, они проигрывали ее на гитарах и разрабатывали основу и аранжировку исполнения. Они договорились в первый вечер записать основные партии "Bоny Moronie", хит Лэрри Вилльямса 1957 года, а во второй вечер – "Angel Baby", хит Роузи Энд Ориджиналз.

Один или два дня спустя после очередного звонка Йоко, Джон повесил трубку и повернулся ко мне со смущенным выражением лица. Он уже что-то хотел сказать, когда телефон снова зазвонил. "Я не знаю, кто это", – услышала я слова Джона. Звонки продолжались, и я видела, как он все больше и больше раздражался от игры Йоко "Угадай кто?".

"Что она хочет?" – наконец спросила я его.

"Йоко говорит, что хочет пойти с кем-то. С кем-то, от кого она без ума. Она не говорит мне, кто это. Что ты об этом думаешь?"

Мы начали перебирать различные имена. "Держу пари, Это Дейвид Спинозза", – сказал наконец Джон, имея в виду молодого гитариста из группы Йоко, которого она назначила продюсером своего нового сольного альбома.

Джон взял телефон и позвонил ей, чтобы высказать свою догадку. Похоже было, что Йоко не возражала.

"Ты не огорчен?" – спросила я его, когда он отошел от телефона.

"Я хочу Йоко счастья, – ответил он. – Я не хочу, чтобы она была одна. Больше всего я боялся, что она никого не найдет." Он помолчал. – "Я просто хочу, чтобы она была счастлива".

Через несколько минут Йоко позвонила снова, и я взяла трубку.

"Мэй, выйди в другую комнату. Мне нужно поговорить с тобой."

Я сделала, как мне велели. Джон не возражал. Он был рад, что Йоко отвязалась от него на время.

"Да, Йоко," – сказала я, взяв с напряжением трубку.

"Что с тобой такое?" – прошептала она.

"Ничего".

"Я разочарована в тебе. Я просто в шоке."

"Почему?"

"Я думала, что ты понимаешь. А ты просто не понимаешь."

"Не понимаю, о чем ты говоришь."

"Это ты сказала Джону о Дейвиде. Это меня просто разозлило. Я очень расстроена."

Я достаточно хорошо знала Йоко, чтобы понять: что бы я не говорила, у нее было настроение задать мне жару. ЗАщищаться значило бы только подливать масло в огонь.

"Ты не понимаешь, как я расстроена? Ты расстроила меня. Ты ничего не понимаешь."

Я молчала.

"Ты ничего не понимаешь."

"Да, видимо, я не понимаю."

"Ты что, не знаешь, что это не твое дело – давать Джону какие-либо сведения? Эти сведения должны идти от меня. Ты занимаешься не своим делом".

Она держала меня на телефоне, выговаривая за самодеятельность, за то, что лезу не в свое дело, что не оправдываю ее доверия.

После того, как я повесила трубку, она снова продолжала звонить и настаивать на конфиденциальном разговоре со мной. Во время этих разговоров она продолжала свою безжалостную экзекуцию, пока не убедилась, что я больше никогда ничего не скажу Джону до тех пор, пока не согласую это с ней. Джон не обращал на все это внимания. "Эта ебучая Йоко, – сказал он. – Она не знает меры." И Джон просто отмахнулся от всего, что произошло.

Позже он сказал мне: "Представь, что она начнет с Дейвидом Спиноззой, когда будет с ним в студии". Он помолчал – "Может, она думает, что у нее может быть Дэйвид, а у меня – ты, и все мы можем жить в Дакоте, и никто ни хуя не узнает."

Я задумалась над тем, что Джон мог случайно набрести на истину, а потом поняла, что сама я, наверное, никогда не узнаю эту истину.

* * *

Таким образом, наш "тихий" отдых в Лос-Анджелесе начал "разогреваться". В тот уик-энд мы съездили в Лас-Вегас с Эллиотом Минцем, чтобы посмотреть Фэтса Домино, который играл в отеле Фламинго. Назад ехали вместе с Тони Кингом и его другом, композитором Майклом Хейзелвудом, остановившись по пути в заброшенном городе с привидениями в пустыне. Мы побродили вокруг и пофотографировали друг друга в жутких позах. Лас-Вегас и этот город с привидениями походили на два различных по типу кладбища, и оба действовали нам на нервы.

На следующий вечер Эллиот повез нас и своего друга Сэла Минео в одну занятную дискотеку/кабаре. Джон был поглощен тем, что творилось вокруг него. Его занимали всякие сексуальные штучки и слухи о том, кто с кем спит, кто ведет беспутную жизнь, а кто правильную. Джон не осуждал гомосексуализм, но его очень интересовало, кто "голубой", а кто – нет.

Он знал, что его появление в этом увеселительном заведении может повлечь слухи о его собственной гомосексуальности, и это его забавляло. Он рассказал мне, что когда-то ходили слухи о нем и его первом менеджере Брайане Эпстайне и что он всегда отрицал это. Ему нравилось, что людям щекотало нервы подозрение о его мужественности. Тогда стала смеяться и я. "Как это может кто-либо поверить, что мужчина, так не равнодушный к женщинам, как ты, может быть "голубым"?" – сказала я ему.

После шоу мы вернулись в квартиру Минео. Меня мучила жажда, и Минео сказал мне заглянуть в холодильник.

Там ничего не было кроме бутылки с амил-нитритом.

Минео сказал Джону, что знаком с Эвой Гарднер. "Я ее настоящий поклонник. Я люблю Эву", – взволнованно сказал Джон.

Минео пошел к телефону, позвонил в Лондон, разбудил Гарднер и сказал, что с ней хочет поговорить Джон. Джон взял трубку. "Эва, это ты? Эва, я считаю тебя прекрасной актрисой. Я видел все твои картины. Боже, неужели это действительно ты?" Они поговорили минут пять, после чего взволнованный Джон передал трубку назад Минео.

* * *

Когда на следующий день я позвонила маме, она сказала, что меня уже несколько дней разыскивает Арлин Рексон. Она оставила свой телефон в Вудстоке. Я подумала, что было похоже на то, будто я исчезла. Я позвонила Арлин.

"Мэй, где ты? Что происходит?" – спросила она.

Я объяснила, что Джон неожиданно решил поехать записываться в Лос-Анджелес и попросил меня поехать с ним. Я не сказала ей, что мы состояли в связи.

"Что ты делаешь?" – спросила она.

Я объяснила, что у Джона ограниченный бюджет и что Джон, как Арлин знает сама, ничего не делает сам. Я перечислила свои обязанности: хождение за продуктами, приготовление пищи, уборка дома, ответы на телефонные звонки, расписание встреч, координация перевозок, работа с корреспонденцией и планирование общественной деятельности Джона. Я также рассказала ей, что через два дня мы идем в студию и начинаем записывать новый альбом Джона.

"И все это ты делаешь сама?" – спросила Арлин.

"Я же сказала тебе."

"Я хотела бы съездить куда-нибудь и мне бы хотелось увидеться с тобой. Почему бы мне не приехать? Я сама заплачу за полет и буду помогать вам по дому."

Я любила Арлин. Кроме того мне не хватало подруги и нужна была помощь. "Дай мне обговорить это с Джоном", – ответила я.

Джон согласился с этим предложением, и я позвонила Арлин сказать, что мы ждем ее.

Когда на следующий день она приехала, мы обнялись, как давно потерявшие друг друга. "Я так рада видеть тебя, – воскликнула она. – Я очень скучала по тебе." Я провела Арлин в гостиную, чтобы она поздоровалась с Джоном. Ту же зазвонил телефон. "Это Йоко, – нервно сказал Джон. – Ничего не говори. Я не хочу, чтобы она знала, что ты здесь."

Арлин была явно озадачена. Она не знала, что Джон обещал Йоко, что у на с не будет гостей.

В тот вечер к нам приехал Спектор, чтобы в последний раз встретиться с Джоном до начала записей. Когда Джон представил Спектору Арлин, тот настоял, чтобы она присутствовала во время их встречи. Арлин изо всех сил старалась быть внимательной, но непрестанное шатание Спектора по комнате нервировало ее. Она стала делать глазами знаки Джону. Он заметил, что ей нехорошо.

"Спасибо, Джон, – Арлин вылетела из комнаты, и я последовала за ней. Мы уселись в кухне, достаточно далеко от Спектора, чтобы его голос слышался лишь как глухой рокот.

Затем я отвела Арлин в ее комнату и пошла спать. У меня всегда чуткий сон, и я проснулась, как только Джон забрался в постель рядом со мной.

"Вампир уже ушел домой?" – пробормотала я.,

"Да", – засмеялся Джон и начал нежно целовать меня.

"Ну и как вы там?"

"Фил говорит, что это будет великая вещь."

"Будет."

"Фанг Йи, это будет величайшая вещь, – сказал Джон с энтузиазмом. – Этот альбом будет великим!"

"Я знаю, что Фил – крутой, – говорил Джон Йоко, – но дело того стоит. Я говорю тебе, я знаю, что все может случиться. Без этого не обойтись... Я люблю таинственность, Йоко, люблю!"

В первый день записей Джон, как обычно, был взволнован и напряжен. Йоко звонила уже три раза, снова высказывая свои сомнения о Спекторе. Я дивилась, почему Йоко именно в этот день решила еще раз сказать Джону, что он, возможно, совершает ошибку. Джон повесил трубку и повернулся ко мне. "Фанг Йи, как ты думаешь, я все правильно делаю?" Он внимательно посмотрел на меня, желая, чтобы его успокоили. "Нельзя пропускать эту запись, – сказала я спокойно. – Пошли. Сегодня отличный день. Давай посидим возле бассейна."Я готовила завтрак, когда Йоко позвонила снова. В то утро она решила, что настало время, чтобы ей снова записываться, и хотела обсудить свой новый альбом с Джоном. "Йоко расстроена, – сказал мне Джон после разговора. – Она хотела сделать двойной альбом, я сказал ей, что не могу себе этого позволить. Гарольд предупредил нас обоих насчет денег. Сейчас не время делать альбом за сто пятьдесят тысяч долларов, который никто не купит."

"Ты не хотел бы прокатиться?"

"Нет, я хочу посмотреть телевизор."

Йоко позвонила снова. "Ты не поверишь, – сказал Джон, отойдя от телефона. – Она забронировала выступления в Кенниз Каставейз. Собирается начать в конце месяца. Надеюсь, у нее будут не слишком высокие сборы." Затем он пожал плечами. "Мне не хочется видеть Йоко обиженной, но ты можешь догадаться, какими будут отзывы в прессе". Потом он засмеялся: "По меньшей мере она сможет провести остаток месяца, сводя с ума своего "музыкального директора", в то время как я делаю свой альбом." "Музыкальным директором Йоко должен был быть Дейвид Спинозза.

После обеда позвонил инженер Джона, Рой Сикала, и сказал, что задерживается. Барабанщик Джим Келтнер позвонил, чтобы сказать, что предвкушает удовольствие от предстоящей в этот вечер работы. Позвонил Тони Кинг и пожелал удачи Джону. Джон смеялся и шутил с каждым из них. Спектор отказался сообщить Джону о подробностях предстоящей записи, и любопытство Джона достигло высшей степени. Он спрашивал всех звонивших о том, что тот думает о планах Спектора на этот вечер и сколько музыкантов он приведет в студию. Каждый отвечал примерно одно и то же: будь готов ко всему. Под самый вечер мы вместе смотрели телевизор. "Мне не о чем беспокоится", – сказал Джон во время рекламы. Затем он сказал: "Там будет Джим, и у меня свой инженер. Так что, все, что мне нужно делать – это петь и не волноваться." Он посмотрел на меня, ожидая одобрения, и я кивнула головой в знак согласия. Джон засмеялся. "У меня есть девушка по имени Бони Марони...", – игриво запел он мне.

Позже позвонила Йоко. Она хотела рассказать Джону об астрологе, с которым решила посоветоваться, и он выслушал ее с интересом. Вдруг он оборвал: "С Филом все будет в порядке". Что бы не говорила Йоко, настроение у Джона не портилось. Вечером мы начали собираться. Джон подошел к бару и набрал фляжку водки из большой бутылки на полке и засунул ее в свою наплечную сумку. Он заметил мой удивленный взгляд. "Мне необходима предосторожность, Фанг Йи, – сказал он несколько робко, а затем, пытаясь успокоить меня, добавил: – Я, возможно, немного выпью, чтобы расслабиться". Я обняла его, и мы постояли так, крепко обвив друг друга руками.

Арлин, весь день выполнявшая поручения, присоединилась к нам, и мы все уселись ждать Эллиота, чтобы тот отвез нас в студию. Джону очень нравилась Арлин, и с того времени, как она стала жить с нами, он приглашал ее на все мероприятия. Мы были тремя приятелями, с удовольствием проводившими время вместе.

В шесть тридцать просигналил Эллиот, и Джон ломанул в дверь. Зазвонил телефон. Я была уверена, что это Йоко. Джон не слышал, потому что уже садился в машину. Я оставила телефон звонить.

"Будет не более восьми музыкантов, – уверенно сказал Джон, когда мы поехали по бульвару Сансет. – Всегда, когда мы раньше работали с Филом вместе, было не более восьми."

Наш автомобиль попал в час пик, и у нас было время рассматривать рекламные щиты над бульварами. Мы шутили над каждым из них. "Я представляю себе новый альбом Джона Леннона здесь наверху", – сказала я Джону, и мы все засмеялись.

"Йоко думает, что это будет альбом одного Фила Спектора к тому времени", – ответил Джон.

Наконец мы подъехали к студии А и М Рекордз, где мы должны были записываться. У ворот стояла кучка фанов, и они помахали Джону, когда мы проезжали. Он с неудовольствием передернулся. Джон не выносил неожиданного вмешательства в свою частную жизнь. "Как они узнали, что я здесь? – спросил он. – Это просто удивительно, еби их. Я не понимаю этого."

"Я позабочусь об охране." Мы оба привыкли к работе в Рекорд Плант в Нью-Йорке, где все считали своим долгом охранять Джона так, чтобы запись проходила без помех.

У ворот Эллиот объявил охраннику: "Это Джон Леннон".

"Куда вы идете?" – спросил охранник.

"Это Джон Леннон", – повторил Эллиот.

"Скажи ему, что на запись к Спектору", – сказал Джон, подумав, что Спектор, вероятно, сказал охраннику не пропускать в студию никого, если только не сошлются на его имя.

"Почему нет списка?" – спросила я, подумав о Рекорд Плант в Нью-Йорке с его простыми и эффективными порядками.

"Да, почему нет?" – ответил Джон, пожав плечами.

"Студия А, – объявил охранник. – Вам направо. Он поднял ворота, и мы въехали во двор. Бывшая сначала студией Чарли Чаплина, эта звукозаписывающая компания отремонтировала деревянные здания в два этажа, построенные еще в 1920-х годах, но выкрасила их в довольно темный сверкающий цвет. Монотонная монохроматическая поверхность давала странный эффект: здания выглядели так, словно А и М Рекордз не была настоящей, а просто декорацией к фильму.

"Очень по-голливудски, – сказал Джон, когда вышел из машины и осмотрелся. – Очень по-голливудски."

Как только мы вошли в студию А, мы сразу увидели Роя Сикалу и его ассистента, Джимми Йовина, которого Рой взял с собой из Нью-Йорка. Он помахал нам. Мы также увидели за барабанами Джима Келтнера. Студия, очень большая, была оборудована для восьми музыкантов. Джон вошел в контрольную кабину поприветствовать Роя и Джимми. "Это наша студия? – спросил он. – Кто-нибудь еще пришел?" Сикала пожал плечами. Он так же ничего не знал, как и мы. Джон оглядел сложное оборудование: стерео-магнитофон, многодорожечный магнитофон, микшер. Затем он вышел из кабины. Один за другим в студию вошли саксофонист и трубач.

"Похоже, у нас сегодня будет настоящая духовая секция," – сказал Джон.

Подошли двое ассистентов и представились. После рукопожатий они отошли в сторону, и переговариваясь, разглядывали Джона. В Нью-Йорке во время записей почти не было посторонних. Если возлюбленное чадо продюсера горело желанием посмотреть, как Джон записывается, оно должно было тайком проскользнуть в студию и не высовываться, если только с ним не заговорят. В Лос-Анджелесе же каждый такой ребенок вел себя, как твой старый забытый друг. Посетители все прибывали, мотались и уходили. Я подошла к студийным ассистентам. "Что происходит?" – спросила я, но они сказали, что лишь Спектор властен закрыть студию.

"Да это же Стив Кроппер!" – шепнул Джон. Он заулыбался легендарному гитаристу из Мемфиса, и было видно, что он рад присутствию Кроппера на записи. Один за другим, музыканты заполняли комнату, и Джон отмечал среди них Леона Рассела, Барри Манна, Джеффа Варри, Пита Кандоли, Лэрри Карлтона. Джон откинулся спиной к стене, восхищенный собранной Спектором группой. Он был взволнован и нервозен. Затем прибыл Джесси Эд Дейвис. Он посмотрел вокруг и сказал Джону: "Похоже, что будет хорошая вечеринка". Джесси озорно улыбнулся.

В течение получаса в студию набилось двадцать семь музыкантов, а оборудование было установлено для восьмерых. Здесь были хиппи, мужчины среднего возраста, легенды рок-н-ролла и студийные музыканты Лос-Анджелеса. Никто из них не знал ничего.

"Где же Фил?" – все спрашивал Джон. "Где Фил?" – спрашивали все остальные. Однако все знали, что Фил, любивший театральные выходы, будет ждать, пока не соберутся все.

И точно: как только пришел последний музыкант, внезапно появился Спектор. Через плечо у него висел пистолет. Его телохранитель Джордж шел сзади. Спектор поприветствовал всех и сказал: "Давайте устанавливать".

Обычно рабочие места устанавливают до начала записи. Студийное время никогда не тратят на это. Где же были ассистенты Спектора? Мне было странно. Если таким было только начало, подумала я, то на выпуск этого альбома уйдет целое состояние.

"У него нет Мэй, которая позаботилась бы о деталях", – сказал Джон, когда мы смотрели, как студийные ассистенты заметались вокруг в поисках двадцати семи стульев и двадцати семи стоек.

"Он не заслуживает этого", – ответила я.

В то время, как ассистенты расставляли стойки и инструменты, Спектор прохаживался по студии, давая советы музыкантам. На установку ушло изрядно времени, ибо никто кроме Спектора не знал, что будет двадцать семь музыкантов. Наконец оркестр занял место, и каждый был оснащен партитурой. Джон, просто вокалист, сел с края.

"Давайте попробуем", -сказал Фил. Он взял гитару и сыграл "Бони Марони" в самой простой форме. Не было абсолютно ни одного пассажа. Когда Спектор кончил, он выдержал короткую паузу, а затем сказал: "Вот так. А теперь давайте сыграем все вместе". Все сыграли эту песню в такой же простой форме.

Некоторые музыканты понимающе переглядывались. Они уже играли раньше со Спектором и знали, что он творил свое волшебство в контрольной кабине, беря простое исполнение мелодии и с помощью студийного оборудования превращал ее в нечто такое, что звучало гораздо более возбуждающе и сложнее, чем когда музыканты играли при основной записи. Музыканты же, не игравшие ранее со Спектором, выглядели смущенными и ждали от него указаний. "О'кей, то что надо", – сказал он и пошел в контрольную кабину, оставив всех ждать в студии, пока он энергично обсуждал что-то с двумя инженерами. Через двадцать минут он попросил ритм-секцию сыграть "Бони Марони". Были задействованы семеро музыкантов – три гитариста, два барабанщика и два клавишника, в то время, как двадцать других, включая Джона, оказались совершенно без дела. Ритм-секция проигрывала тему снова и снова. Трубач бросил счет после десятого или пятнадцатого раза. Ни одну запись не проигрывали, никто не получал никаких указаний. Ничего не объясняя, стараясь держать всех в смущении и на грани, обращаясь со всеми, как с машинами, а не с людьми, Спектор создавал атмосферу бедлама и путаницы, от которой он один испытывал подлинное удовольствие. Тем не менее никто не жаловался. Мифический характер сотрудничества между Джоном и Спектором, а также талант и слава участвующих музыкантов производили такое впечатление, что каждый старался изо всех сил.

Тем временем, в контрольной кабине, Спектор был занят тем, что создавал свою легендарную "стену звука". К тому времени,когда он закончит, ритм-секция, струнные, специальные эффекты, духовые и вокал Джона сольются вместе в то, что сам Спектор называл "приливной волной звука мощностью, достаточной, чтобы слушатель улетел".

Те музыканты и работники студии, которым он особенно симпатизировал, могли входить в кабину и смотреть на работу мастера. Все остальных Спектор прогонял криком. Джон спокойно наблюдал.

"Вот так он и делает свою стену звука, – сказал он мне. – Медленно, очень медленно." Он был в восхищении от работы Фила. Медленно, кропотливо Спектор подлаживал звучание каждого инструмента в ритм-секции. Он экспериментировал с громкостью, заставляя каждый инструмент звучать на полную катушку, а затем уменьшая звук и смотрел, каков новый эффект, когда он наконец определялся с громкостью, он удваивал или утраивал эхо, соединяя вместе все инструменты и накладывая эхо на новое образование. Всю дорогу он прикладывался к бутылке бренди.

Джон тоже пару раз выпил, но алкоголь, похоже, не подействовал на него. Он слишком напряженно старался быть в хорошей форме. Этой ночью партию вокала записывали последней, и Джон хотел быть на высоте.

Я стала размышлять, для чего Спектор нанял самых лучших музыкантов, чтобы играть простую партию снова и снова. Но вскоре я поняла, что каждый раз, когда они играли, неизбежно появлялись какие-то тонкие вариации. Из этих нюансов Спектор и строил свою стену звука. Мне было удивительно, зачем ему нужно бесконечное повторение основы. Инженер отметил, что такого же эффекта можно было достичь с помощью электроники, но он был бы лишен специфического звучания Спектора.

Джон засмеялся, увидев, как я хмурюсь от того, что столько музыкантов слоняются без дела. Мы оба знали, что в более обычных условиях эти игроки могли проработать три часа и записать все свои партии в альбоме.

"Выключи калькулятор в своей голове, – сказал Джон со смехом. -"Все покроет конечный результат."

Наконец Спектор удовлетворился ритм-секцией. Он собрал вместе духовиков. Саксофонист, потом трубач, а потом тромбонист прорепетировали свои партии. После этого он вернулся в кабину и приказал начать саксофонам. Саксофоны сыграли свою партию пять раз. "Снова", – приказал он. Похоже было, что саксофонистам придется играть "Бони Марони" до бесконечности. Они, однако, не жаловались.

В это время в студию заглянула Джони Митчелл. Она записывалась в соседней студии и решила навестить Спектора. Она уселась рядом с продюсером и стала смотреть, как он работает. Время от времени она посматривала на Джона и похотливо улыбалась. Было видно, что она флиртует с ним, и он был смущен этим. Поглядывая на Джона, она поворачивалась к Спектору и задавала ему вопросы по его работе. Продюсер бегло отвечал ей, а она говорила ему, что он ошибается. Это только еще больше злило его. Пока Спектор спорил с Джони Митчелл, запись остановилась. Наконец она ушла, и работа возобновилась.

И вот в три часа утра, через шесть часов после того, как мы начали, всех музыкантов снова собрали вместе, чтобы сыграть "Бони Марони", как это было в начале записи, а Джон пел вокальную партию.

Джон подошел к микрофону. "Я пою для Мэй, – объявил он. – Иди сюда, Мэй, я хочу петь тебе." Я вошла в кабину и села рядом с Джоном. Я даже не подумала о предписании Йоко. Мне было приятно, что Джон будет петь для меня. "Я люблю тебя, Мэй", – сказал Джон. Затем он надел наушники. "Включайте запись", – сказал Спектор. Опытный певец, Джон записал вокальную партию менее, чем за полчаса.

"Проиграйте", – сказал Спектор.

Все слушали с напряжением. К тому времени мы все так выдохлись, что любая запись показалась бы нам чудесной.

"На сегодня все", – сказал он, и первая ночь в студии закончилась.

Джон ликовал. Я тоже была счастлива и чувствовала облегчение.

"Слушай, Мэй, – начала Йоко по телефону рано утром, – Я слышала, что прошлой ночью вы в студии держались за руки." У нее, должно быть, были повсюду шпионы, и я чувствовала себя, как в фильме о самураях. "Ты же знаешь, что тебе нельзя этого делать."

Я не хотела, чтобы Джон расстроился из-за нее, и сказала: "Я позабочусь об этом впредь". Джон еще спал, и Йоко сказала, что позвонит снова. В течение дня они с Джоном периодически разговаривали, но, что бы она ни говорила ему, он оставался в приподнятом настроении.

В тот вечер Спектор пришел к нам поработать над "Ангел Беби", которую они с Джоном планировали записывать на следующую ночь. То что у них не был спланирован весь альбом, и они работали от одной вещи к другой, казалось мне неэффективным, но Джон только смеялся надо мной. Они со Спектором наслаждались этими вечерами – вечерами, дававшими Джону возможность балдеть от фиглярства Спектора.

Перед второй ночной записью Джон снова налил себе фляжку водки. Он посмотрел на меня. "Тебе вовсе не нужно подстраховываться", – шутя сказала я.

"Да... но я все таки возьму с собой глоток."

Когда Джон, Арлин и я вошли в студию, атмосфера там была несколько иная, нежели в первую ночь. Загадочность и неопределенность первой ночи исчезли, все знали, что впереди – долгий, изнурительный вечер. Музыканты, общавшиеся в первый раз между собой сдержанно и профессионально, теперь приветствовали друг друга, как старые боевые товарищи, которых вдруг призвали еще раз тряхнуть оружием. Все были слишком расслаблены, слишком веселы.

Когда музыканты собрались, Спектор в сопровождении Джорджа прошел в студию. Он был одет в белый халат хирурга со стетоскопом на шее. Настроение у него было дикое. Он достал свою бутылку "Курвуазье" и сделал глоток. Затем выставил на показ свой револьвер. Все заулыбались и стали перешучиваться. Снова понадобилось устанавливать стулья для оркестра. Спектор дико бегал от одного музыканта к другому, давая наставления по предстоящей работе.

Он пробежался по "Ангел Беби", а затем ее сыграли все вместе. Потом он пошел в кабину работать с ритм-секцией. В первую ночь музыкантам пришлось сидеть, ожидая распоряжений. Теперь же, зная, что ритм-секции предстоит длительная канитель, они встали и пошли в холл. Джон последовал за ними. Вместе с Джесси Эдом Дейвисом они начали по очереди глотать из фляжки с водкой.

"Давай, дарни еще", – говорил Джесси, и Джон повиновался.

"Давай еще", – говорил через несколько минут Джесси. И снова Джесси был в восторге от того, что он может манипулировать Джоном, а Джону нравилось, что у него есть напарник, который вдохновляет его безобразничать.

Затем они пустили фляжку по кругу. Неожиданно музыканты достали свои собственные бутылки. Мы с Арлин переглянулись в предчувствии беды.

Была уже глубокая ночь, а Спектор все продолжал работать с ритм-секцией. Они выглядели изможденными, уставшими, помятыми и отупевшими. "Снова, – приказывал Спектор, – снова."

Один из музыкантов сказал Джону: "Эй, старина, зачем он позвал нас к семи? Уже одиннадцать, а мы еще ничего не играли. Мы здесь уже четыре ебучих часа!"

Один саксофонист сказал мне: "Кто хочет узнать, что такое ад, пусть послушает "Ангел Беби" сорок раз!"

Тем временем Джон и Джесси продолжали торчать в холле, балуясь водочкой. Пьянство Джона действовало мне на нервы. Он подошел ко мне, ухмыльнулся и поцеловал меня. Потом он поцеловал меня крепче и просунул руку под мою блузку.

"Пожалуйста, не пей больше", – сказала я, вырвавшись, в смущении.

"Почему? Я просто развлекаюсь с ребятами. Тебе не нравится, что я развлекаюсь с ребятами?"

"По-моему, нам надо домой".

"Я еще не спел свою партию."

"Пожалуйста, давай уйдем отсюда."

"Ни о чем не беспокойся. Ты просто сиди спокойно, чтобы здесь был кто-нибудь, кто знает, что происходит."

Джон засмеялся и поцеловал меня в подбородок, а потом, покачиваясь, пошел снова к Джесси.

Когда я увидела, что приехала Джони Митчелл, я встала и пошла в студию. Джон последовал за мной. У нас обоих не было настроения видеться с ней. В студии Спектор работал с духовой секцией.

Вдруг кларнетист встал и положил свой инструмент. Спектор выскочил из кабинета.

"Эй, ты, какого хуя?" – заорал он на музыканта.

"Я потратил уже пять часов на двадцатиминутную работу", – ответил тот.

"Слушай, какие пластинки ты сделал, а? – рявкнул Спектор. – Записывался с такими дешевыми джазистами, как Джил Эванс? А ты знаешь, какие я записал пластинки, дружок? Ронеттс, Кристалз, Айк и Тина! Что ты сделал, а?"

Трубач в ответ тоже заорал на него. Добрых двадцать минут они со Спектором переругивались.

Джон занервничал. Он не выносил, когда люди оскорбляли друг друга. "Пойдем", – продолжала я уговаривать его, но он настаивал на том, чтобы остаться. Пока мы ждали, ждала и Джони Митчелл. Она не сводила глаз с Джона.

Наконец Джон вошел в кабину. "Когда ты собираешься заняться мной?" – спросил он Спектора.

"Я займусь тобой, займусь тобой", – ответил Спектор, почти не обращая на него внимания.

"Ты займешься мной!" – Джон схватил наушники и хряпнул ими по пульту. Наушники разбились и кусками полетели на пол. Наступила минута зловещей тишины, пока все смотрели на Джона и Спектора.

Затем Джон засмеялся, и его смех снял напряжение.

"Ну и зачем ты это сделал? Ты портишь вещи", – проворчал Спектор.

Когда были записаны духовые и струнные, Спектор собрал всех вместе, и мы с Джоном вошли в кабину. Пока Джон пел "Ангел Беби", я держала его за руку. Как и в тот раз на запись вокала ушло мало времени.

Когда все закончилось, я взяла Джона за руку. Он слегка качался, когда мы выходили из студии. Во дворе он вдруг повернулся, дико посмотрел на Джесси, резко подошел и поцеловал его. Тому показалось это очень забавным. Он наклонился вперед и тоже поцеловал Джона. Джон размахнулся и врезал ему так, что он полетел через автомобильную стоянку.

"Пидор", – закричал Джон.

Я никогда не видела его таким. Глаза у него стали стеклянными, он не видел меня. Вдруг я поняла, что только спиртное давало ему возможность преодолеть свое страстное желание быть управляемым сильной женщиной. Очевидно, ни одна женщина – даже Йоко – не могла справиться с ним, когда он был пьян. Мои нервы были взвинчены, но я не хотела отходить от него.

Я посмотрела вокруг. Эллиот не видел нас. Спектор и Джордж вдруг забрались в одну машину, Рой Сикала закрыл за ними дверь.

"Сюда", – сказал Спектор, затаскивая меня в машину Сикалы, в то время как Джона и Арлин он усаживал и другую.

"Я хочу ехать с Джоном", – сказала я.

"Сюда", – приказал он.

"Делай, что говорит Фил", – сказал Джон пьяным голосом.

"Нет, я хочу ехать с Джоном."

Мы быстро доедем". Спектор схватил меня за руку и затащил в другой автомобиль.

Было раннее утро, и на дорогах никого не было. Пока мы ехали, я слышала голос Джона в задней машине. Он кричал вовсю силу своих легких. Сначала он кричал: "Мэй", затем: "Йоко". Снова и снова я слышала, как он кричал:" Мэй... Йоко... Мэй... Йоко...".

Когда мы подъехали к дому, я выскочила из машины. Арлин выскочила из другой и побежала ко мне. Она была очень напугана. "Джон сошел с ума, – сказала она. – Он пытался выбить ногой стекла в машине. Он колотил всех подряд и рвал им волосы. Джим Келтнер пытался сесть на него и придавить, но бесполезно."

Я увидела, как Джон вывалился из машины, и подошла к нему.

"Пойдем домой", – сказала я, обняв его.

"У него одна кожа да кости, трудно поверить, что он такой сильный, – сказал мне Келтнер. – Я гораздо крупней его, но не смог удержать его. Не могу поверить – он сильнее меня. По-моему он неуправляем."

"Нам надо уложить его в постель", – сказала я.

"Он слишком пьян, чтобы спать, – сказал Спектор. – Нам надо протрезвить его. Иначе алкоголь внутри него будет все больше и больше сводить его с ума. В таком состоянии он способен на все. Понимаешь? Нам надо протрезвить его. Сделай кофе. Иначе тебе будет плохо."

"Надо уложить его в постель", – закричала я.

"Сделай кофе! – заорал Спектор. – Делай, что тебе говорят."

Я сделала кофе, и Спектор попробовал напоить им Джона.

"Что вы здесь делаете, ублюдки? – вдруг закричал Джон. – Вы все козлы."

"Все нормально, – сказал Спектор. – Все нормально. Пей кофе."

Хотя Спектор говорил, что он пытается успокоить Джона перед тем, как уложить его спать, все, что он делал, в действительности имело совершенно противоположный эффект. Чем больше кофе пил Джон, тем больше он спорил и шумел. Вдруг я осознала, что Спектор полностью управлял тем, что происходило, так же, как и вовремя записи в студии. Такая же атмосфера враждебности, недоверия и грандиозного бедлама начала воцаряться и в нашем доме. "Уебывай из моего дома", – Джон, качаясь, пошел на Спектора. Он был слишком пьян и нескоординирован, чтобы причинить какой-нибудь вред, но Спектор отпрыгнул, как будто его атаковали.

"Надо отвести его наверх, – сказал он. – Мы должны уложить его в постель, пока он не натворил чего-нибудь. Хватай его!" – крикнул Спектор.

Джордж схватил Джона за одну руку, а Спектор – за другую. Вдвоем они повели Джона вверх по лестнице. Я пошла за ними. "Не ходи с нами, – драматически сказал Спектор. – Этот человек способен на все. Держись подальше."

Не обращая внимания на слова Спектора, я продолжала идти за ними. Они поднялись и завели Джона в спальню. Я последовала за ними, но Спектор захлопнул дверь перед моим носом. Вдруг я услышала крик Джона: "Я ничего не вижу. Ты, еврейский ублюдок, отдай мне очки. Я ничего не вижу!"

Я бешено застучала в дверь, а затем попыталась силой открыть ее, но кто-то держал ее с той стороны.

"Что вы со мной делаете? – кричал Джон. – Убирайтесь."

Я услышала звуки борьбы и поняла, что мне нужна подмога. Я побежала к телефону.

"Куда ты звонишь? – закричала снизу Арлин. – Не в полицию?"

"Ты что, с ума сошла? Я звоню Тони Кингу. Мне нужен здесь человек, которого Джон послушает."

Пока я набирала номер Тони, крики Джона становились все громче. Я сказала Тони, что Спектор со своим телохранителем находятся в комнате с Джоном, что Джон кричит и что мне нужна немедленная помощь.

Отойдя от телефона, я встала рядом с Арлин. Мы обе были в ужасе от криков. Наконец Спектор и Джордж стали спускаться по лестнице.

"Что вы с ним сделали?" – спросила я.

"Он пнул меня, – сказал Джордж. – Мы его связали." Спектор вытаращился на меня. "Он был слишком опасен. Мы крепко связали его, так что он никого не тронет и сможет проспаться. Развяжи его утром. Пойдем, Джордж." Они направились к двери. "Спокойной ночи, – сказал Спектор. – Кстати: не правда ли, это была ужасная ночь?"

После ухода Спектора несколько минут стояла тишина. Мы с Арлин молчали. Мы были слишком напуганы, чтобы подняться наверх. Затем мы услышали, как закричал Джон.

"Развяжи меня, Мэй, черт возьми. Лучше развяжи меня, а не то!"

Крики продолжались еще пять минут. Я не знала, что делать. Мне хотелось помочь ему, но в тот момент я была в панике. Затем я услышала, как Джон заметался и разбилось стекло. Очевидно, он развязал себя и швырнул чем-то в зеркальное оконное стекло в спальне.

"Фанг Йи! – закричал он. – Где ты?" Джон вывалился из спальни и встал на верху лестницы.На нем не было очков. Он разорвал связанные галстуком кисти рук. Два галстука свисали с его ног. Сощурившись, Джон стоял на верхней ступеньке лестницы.

"Йоко! Йоко! – закричал он. – Йоко, ты, раскосая сука, ты хотела избавиться от меня. Это все из-за того, что ты хотела избавиться от меня". Он постоял, затем стал, спотыкаясь, спускаться по лестнице. "Йоко, сейчас я тебе дам."

У Джона был ночной кошмар. Его брови были покрыты потом, а на губах буквально взбилась пена. Он задрожал, как будто у него начались конвульсии. "Йоко, смотри, что ты со мной сделала", – ревел он, пытаясь сосредоточиться. Униженный и измученный, Джон, похоже, был охвачен смятением. Он стоял, не зная, что ему делать. Потом он застонал. Это был крик раненного зверя. Он посмотрел на меня, но не узнал, он не осознавал, где находится. "Йоко, я доберусь до тебя", – закричал он, слепо глядя на меня. Затем он дико пошел на меня. Никогда в жизни я не была так напугана.

"Джон", – крикнула я. Потом повернулась и ринулась через дверь.

За мной побежала Арлин. Когда я бежала по Стоун-Каньонроуд, на меня чуть не наскочил джип, и водитель резко затормозил. Я же продолжала бежать.

Наконец я добралась до отеля Бель-Эйр. Подбегая к входу, я услышала в ночи голос Джона: "Никто не любит меня! – ревел он. – Я никому ни хуя не нужен! Все только пользуются мной!.. Никто не думает обо мне!" Я надеялась, что никто из соседей не станет вызывать полицию.

Я вбежала в приемную отеля, сказала служащему, что не могу открыть свой дом, и попросила разрешения позвонить. Я позвонила нашим инженерам, Рою и Джимми. "Приезжайте скорей, – закричала я. – Джон обезумел, и я боюсь."

Выйдя из отеля, мы с Арлин стали прохаживаться взад и вперед по дороге. Я слышала, как вдали кричал Джон. Он посылал ругань в адрес Йоко и Спектора. Он звал меня и кричал: "Почему никто не любит меня?" Я стояла посреди дороги, ожидая Тони. Снова раздался голос Джона, и от ужаса у меня по коже побежали мурашки. Я взглянула на Арлин и покачала головой. В ту прекрасную летнюю ночь все вокруг было таким мирным и красивым, а там Джон кричал, испуская дух, и я ничего не могла сделать.

Наконец я увидела Тони.

"Извини, что так долго, – сказал он. – На бульваре Сансет была жуткая автомобильная авария."

В этот момент я поняла, что я ненавижу Лос-Анджелес. В этом городе столько безумцев. Послушав крики Джона, Тони сказал, что хочет один попробовать успокоить его. Он посчитал, что мне слишком опасно будет приближаться к Джону в таком его состоянии. Я сказала, что вызвала Роя и Джимми.

"Оставайся здесь, – сказал он. – Я его успокою. А ты жди Роя и Джимми."

Тони поехал по дороге и увидел Джона возле дома. Джон оторвал большую пальмовую ветвь и держал ее в правой руке, как щит. Ослепленный фарами машины Тони, он прикрыл глаза свободной рукой. Даже издали я видела Джона, который походил на пойманного провинившегося ребенка. Было так грустно видеть его таким, что я не могла смотреть.

Тони вышел из машины и медленно пошел к Джону. Хотя Тони был явно потрясен измученным видом Джона, он подошел прямо к нему и сказал просто: "Что случилось, Джон?"

Джон долго смотрел на Тони, а затем рухнул ему в руки и заплакал. Тони взял его на руки и стал покачивать. Он похлопывал его и старался успокоить словами. "Никто не любит меня... всем наплевать на меня", – в отчаянии выкрикивал Джон.

"Мы любим тебя, мы заботимся о тебе", – продолжал повторять Тони. Джон стал вырываться из его рук, но Тони был достаточно силен, чтобы удерживать его. Как неистово не рвался Джон, Тони держал его. В конце концов Джон успокоился настолько, что можно было вести его домой. Я была ужасно расстроена и не могла туда идти. Наконец вышла Арлин и сказала: "Джон спрашивает тебя".

Я пошла в дом. Джон снес все платиновые пластинки, висевшие на стенах у Лу Адлера. На полу лежал смятый альбом "Гобелен" Кэрол Кинг. Старинный стул был выброшен в окно. С потолка сорвана люстра. Медная кровать помята.

"Джон, все в порядке?" – мягко спросила я.

"Мне нужен этот еврейский ублюдок". Он начал ругать Спектора, настаивая, чтобы я дозвонилась до него. Он так возбудился, что я набрала номер Спектора и разбудила его секретаршу. "Джон хочет говорить с Филом", – сказала я. Спектор не подошел к телефону. "Джон, ты разделаешься с ним утром", – "Мы едем домой утром. Все кончено, хватит." Затем он снова стал гнать на Спектора.

Наконец Джон уснул. Надо признать, что я все еще боялась его, но все равно легла спать рядом с ним, потому что я любила его.

В течение всей ночи Джон мирно спал. Я же совсем не могла уснуть.

Утром я почувствовала, как зашевелился Джон. Моим первым побуждением было – бежать. Он открыл глаза и, прищурившись, посмотрел на меня. "Привет", – мягко сказал он.

"Ты в порядке?" – спросила я.

"Да. А что?" Джон поцеловал меня и обнял одной рукой. Он ничего не помнил.

Я встала и сделала кофе. Когда он окончательно проснулся, я смягчая краски, рассказала, что произошло ночью.

"Я напугал тебя? – спросил он. – Мне не хотелось тебя пугать". Он крепко обнял меня. Я видела, что он искренне смущен, что был передо мной в таком виде, и искренне раскаивается.

Мы встали, и я показала ему, что он натворил в доме. Джон сказал, что все будет немедленно восстановлено. Мы вернулись в спальню и растянулись на кровати. "По-моему, тебе больше не следует пить вовремя записи", – сказала я.

"Небольшая порция всегда помогает мне расслабиться. Я знаю, что если напьюсь, становлюсь буйным." Джон выпрямился и посмотрел на меня. "Фанг Йи, я просто смертельно устал от того, что все слишком много от меня ждут. А я всего лишь простой человек, как любой другой."

"Джон, я очень люблю тебя. Я не могу приказать тебе не пить. Я хотела бы, чтобы ты не пил, но не могу указывать, что тебе делать."

Джон ничего не ответил. Он просто сидел, глядя на меня прищуренными глазами, и думал. Я знала, как страшна для него мысль о том, чтобы контролировать себя самому. Мне не трудно было допустить, что в глубине души он желал, чтобы кто-нибудь вошел и взял его под свою ответственность. Может, он хотел, чтобы Йоко приказала ему вернуться в Дакоту, потому что без нее он не может вести себя правильно? Я думала, как быть. Может, мне начать прятать от него спиртное? Может, Джон будет настаивать, чтобы я играла роль матери? Я не хотела становиться Йоко. Мне хотелось, чтобы Джон сам стоял на ногах, и я стремилась к собственной независимости.

Джон лег, и я лежала рядом с ним. Он обхватил меня и крепко прижал к себе. Так мы и лежали, прижавшись друг к другу, когда зазвонил телефон. Мы оба знали, что это Йоко. Новый день официально начался.

"Слушай, Мэй, – сказала Йоко, едва услышав мой голос. – Я уже слышала о том, что произошло. Ты же знаешь, что ты не должна давать ему спиртное."

"Я ничего ему не давала!" – воскликнула я.

"Это твоя работа – следить за ним. Если бы ты следила за ним, в доме не было бы спиртного.Почему ты не следишь за ним?"

"Я слежу за ним."

"Если бы ты следила, он бы не напился в студии. Ты меня удивляешь. Я не думала, что ты халатно относишься к своим обязанностям."

Что бы я ни говорила, ничто не могло разубедить Йоко от того, чтобы винить меня за проступок Джона. На все у нее был свой ответ. И, в конце концов, в раздражении, я передала трубку Джону.

"Я в порядке, я в порядке", – сказал он ей. Потом он сказал: "Я сам знаю об этом". Когда Джон отошел от телефона, он как-то трусливо посмотрел на меня. – "Йоко предостерегла меня насчет Фила", – тихо сказал он.

Весь день Йоко звонила и звонила. С каждым разом ее озабоченность росла. Она беспокоилась, в какой форме Джон, как я слежу за ним и что его альбом отражал тот факт, что они со Спектором оба неуправляемы.

Между ее звонками были также звонки от других. Джон отвечал сам и убеждал звонивших, что чувствует себя отлично. Это был дурной сон, который прошел, сказал он.

Когда мы готовились к очередной записи в тот вечер, Джон сказал, что как только он выпьет сколько-нибудь спиртного, в его теле происходит химическое изменение. После пары стаканов он обычно впадает в буйство и потом ничего не помнит, что было. Джон высказал предположение, что все те психологические наркотики, которые он принимал в 60-е годы, расшатали его нервную систему.

"Ты говоришь, что пьешь потому, что нервничаешь, – ответила я спокойно. – Из-за выпивки твое озлобление выходит наружу. Когда ты трезв, ты всегда избегаешь конфликтов. Ты ко всему подходишь однобоко. Джон, я помогу тебе. Давай относиться к вещам так, как есть."

Он наклонил голову, немного подумал, но не ответил. "Пора идти" – резко сказал он.

Когда Джон входил в студию, все музыканты уставились на него. Они все уже знали о том, что произошло, и с любопытством ждали, как Джон поведет себя со Спектором. Когда Спектор прибыл, у него был огромный синяк под глазом. Джон очень извинялся. Спектор все время возился со своим синяком и напоминал Джону, что это его рук дело. Он еще некоторое время продолжал свой розыгрыш, а потом сказал нам, что нанял одного из лучших голливудских гримеров, чтобы сделать этот синяк. Джон расхохотался, и запись, хоть и лихорадочно, прошла без инцидентов.

* * *

На октябрь были запланированы еще четыре записи. На первой из них Спектор появился в фирменной одежде каратиста. Когда он вошел, музыканты разразились хохотом и аплодисментами. Спектор достал бутылку бренди и сделал большой глоток, запись началась.

Когда объявлялся перерыв, все ломились в контрольную кабину. Там они поочередно прикладывались к спиртному, и в конце перерыва студийному ассистенту приходилось вытирать пролитую на аппаратуру выпивку. По Голливуду ходила молва, что эти записи – лучшие вечеринки в городе. В Лос-Анджелесе обычно все закрывается к полуночи, и после полуночи знаменитости, скучающие от безделья, всегда не прочь отправиться в какое-нибудь местечко. Наши записи стали этим местом. На первую из четырех явилась Джони Митчел на руках с Джеком Николсоном.

"У Джони трофей", – шепнул мне Джон, когда она вошла.

На второй вечер Джони пришла снова, а позже неожиданно явился Мик Джэггер. Он просто вошел в студию и тихо встал в стороне. Когда Джон заметил его, он подошел поздороваться. Давние приятели, они встретились очень тепло и свободно. В отличие от своего публичного имиджа Мик, как и Джон, казался весьма стеснительным и непретенциозным.

"Привет, Мэй, – любезно сказал он, когда Джон представил нас. – Я рад познакомиться с тобой." Затем он сказал Джону: "Я не хочу здесь мешаться. Увидимся потом." Мик вошел в контрольную кабину и тихо осмотрел ее. Ему абсолютно было не нужно давать знать о своем присутствии. Весьма спокойный и уверенный в себе, Джэггер не желал и не требовал, чтобы с ним обращались, как со звездой.

На третий вечер нанес визит Харри Нильсон. "Я же настоящий его поклонник!" – воскликнул Джон, увидев его. – "Мне нравится,как он поет." Джон и Харри встречались в Англии, и им было приятно встретиться вновь. Харри тоже наблюдал спокойно. Позже в тот вечер явилась Джони Митчел – на этот раз в сопровождении Уорена Битти.

"Еще один трофей Джони", – заметил Джон.

Митчел и Битти вошли в контрольную кабину. В ту ночь Спектор был особенно раздражителен, и вот,когда он как раз собирался дать команду на запись, Митчел спросила: "Фил, ты не разменяешь доллар?"

Спектору только и надо было, чтобы ему помешали. В одно мгновение он вскочил и заметался. "Заприте двери! – кричал он. – Дайте мне ключ!" Ему дали ключ. Он швырнул его в воздух. "Сожрите его!" – заорал он. Спектор бушевал двадцать минут. "Здесь слишком много посторонних, – гремел он. – Одни приводят других. Как они смеют приходить на мои записи? Откуда такая наглость?" Он уставился на Джони Митчел и Уорена Битти, а затем разразился тирадой о том, что его тошнит от всяких шлюх.

Во время этого буйства Спектора Джони Митчел стояла с невозмутимым видом, Битти же выглядел ошеломленным. Вряд ли когда-либо с ним так говорили, подумала я. Джона, который, к счастью, был в норме, явно потрясла выходка Спектора. К чести Джона, он всегда обращался с людьми спокойно и не любил без нужды смущать их, даже если они вмешивались в запись. Он постарался успокоить Спектора, но тот не умолкал.

Джон взял меня за руку. "Я ухожу отсюда". Он подошел к дверям и попробовал открыть их .Они так и не были закрыты.

Мы пошли к машине. "А как же Арлин?" – спросила я. Джон вернулся в студию. "Арлин, пойдем с нами", – крикнул он. Арлин встала и побежала.Когда мы уходили, Спектор все еще кричал, а Джони Митчел и Уорен Битти так и стояли там.

К концу тех вечеров почти все были вдребезги пьяны. В три утра, когда запись заканчивалась, автостоянка студии А и М походила на палату загудевших алкоголиков. В ту ночь инцидент с Митчел и Битти так подействовал на всех, что музыканты напились, как никогда. Один из них вскочил в свою машину и рванул. Утром мы узнали, что он устроил жуткую аварию и попал в больницу.

На следующую запись тот музыкант пришел с перебинтованной головой. Увидев Джона, он сказал: "Старина, мне нужно выпить". Джон не хотел давать ему спиртного, но тот ходил за ним по студии и донимал его. "Я знаю, у тебя есть выпить. У тебя же всегда есть. Ты ведь видишь, мне надо выпить."

"Иди к Мэй, – сказал Джон. – Она тебе поможет.

"Чего ты отменя хочешь?" – спросила я.

"Дай ему чего-нибудь выпить. Я не выношу, когда у меня выпрашивают."

Я была поражена тем, какими отвратительными были эти записи. Мне не доводилось раньше видеть, чтобы люди так себя не уважали и оправдывали свои пороки. Моей постоянной заботой было сдерживать Джона. Я понимала, что мне не удержать Джона от выпивки – слишком глубоки были конфликты, в которых он участвовал. Когда он выпивал он не позволял себе терять голову – хотя бы на некоторое время.

Насколько ужасными были наши ночные записи, настолько чудесными оставались наши дни – несмотря на бесконечные звонки Йоко. Каждое утро мы просыпались счастливыми. Мы занимались любовью почти каждое утро, а иногда два раза в день. Лежа в объятиях друг друга, мы чувствовали себя самыми счастливыми.

Я сдала экзамены на водителя, получила лицензию, и мы взяли на прокат автомобиль, делали длительные поездки по побережью, проводили дни в прогулках по пустынным пляжам. Мы навестили Лу Адлера в Малибу и, загостившись допоздна, посмотрели восхитительный закат на Тихом океане. Мы также съездили за покупками на Родео Драйв в Биверли Хиллз.Точнее будет сказать, что по причине ограниченных финансов мы больше рассматривали витрины. Мы приезжали к самым дорогим магазинам одежды и прилипали носами к витринам, как дети возле кондитерского магазина, влюбленно глазеющие на обилие конфет, и почти ничего не покупая. Мы, шутя, рассуждали о том, что купим себе, если альбом Спектора станет хитом. Иногда мы не могли удержаться от покупки какой-нибудь одежды. Джон был очень худощав, и мы оба носили один размер. Нам нравилось покупать одинаковую одежду и одеваться, как двойняшки. Джон купил мне кожаные штаны, которые он тоже любил носить. Когда мы проходили мимо отдела фотоаппаратов, я остановилась посмотреть на камеру Х-70 Поларойд, которая была у Джона. Эту камеру он неожиданно подарил мне на день рождения, и я сразу стала делать снимки нашей совместной жизни.

Как-то ночью, после нескольких рюмок, Тони Кинг сказал нам, что сделал запись, где он подражает английской королеве. Он проиграл нам эту запись на магнитофоне. Было очень смешно. Они с Джоном решили снять рекламный ролик с " ", где Тони будет наряжен в королеву. Тони попросил у Джона разрешение на то, чтобы привести на съемки Элтона Джона. Съемки были запланированы на 24 октября – день, когда мне исполнялось двадцать три года.

* * *

24-го утром Джон поднялся раньше меня. "С днем рождения", – сказал он, когда я проснулась. Он крепко поцеловал меня, а затем вручил мне пару ключей от машины. "Иди, спустись в гараж", – сказал он с хитрой ухмылкой на лице. Я выскочила во двор. Возле гаража стоял плимут-барракуда, 1968 года, цвета ржавчины. Джон вышел на крыльцо. "Теперь у нас своя машина, – закричал он. – С Эллиотом Минцем покончено." Я подбежала и обхватила его руками.

"Какая она красивая!" – воскликнула я.

"Я знаю, что тебе нужна машина, – сказал Джон. – Практикуйся теперь на этой."

Автомобиль стоил 800 долларов, и я была очень горда этим. На других это, похоже, не произвело впечатления. В Лос-Анджелесе о тебе судят по тому, сколько ты тратишь. Сколько стоит твоя машина? Сколько в твоем доме комнат? Сколько ты потратил на шмотки? Этих людей просто шокировало, что такой богач, как Джон, покупает мне подержанную машину, а потом наслаждается поездками в ней. Они не могли понять, что для нас было совсем не важно иметь новую, дорогую машину. Джон сделал мне благоразумный подарок, подарок, который он мог себе позволить, основываясь на обязательстве жить экономно. Мне и не хотелось практиковаться на новейшем мерседесе-бенце. Как и Джон, я хотела, чтобы те 10000 долларов были нашим последним займом.

Позже в то утро мы поехали в телестудию посмотреть съемки рекламного ролика. Когда мы вошли, Тони уже был одет, как королева. Он поздоровался с Джоном, а потом представил Элтона Джона. Они пожали друг другу руки. Не знаю, как протекала бы эта встреча в более формальных обстоятельствах, но балдежный наряд Тони сломал лед. Джон и Элтон были оба остряками, и они начали подшучивать над Тони – над его скипетром, короной, платьем. Оба старались превзойти друг друга, подкалывая "королеву". Почти час они ржали и острили и под конец стали друзьями. Затем у них завязался серьезный разговор о музыке и о том, как трудно быть знаменитостью.

"Знаешь, у меня сейчас свой битловский период, – сказал Элтон Джон. – Не знаю, что я буду делать, когда он кончится. Ты замер на верхней точке, Джон. Ты никогда не скатываешься вниз."

"Ну, по крайней мере ты знаешь, что у тебя будет пик. Это случится, и я советую тебе приготовиться. Мне этого никто не советовал", – ответил Джон.

Он пригласил Элтона на запись, и тот обещал прийти. Потом оба они сказали, что очень понравились друг другу. Тони объяснил мне, что поскольку они оба были англичане, Джон и Элтон смогли сразу составить мнение друг о друге. Им были хорошо понятны их "корни", и они могли говорить друг с другом прямо и откровенно, как старые, близкие друзья, несмотря на то, что раньше никогда не встречались.

Затем Эллиот Минц сказал нам, что Дейвид Кассиди, который находился в зените своей славы как один из главных героев в фильме "Семья Партридж" и был хорошим другом Эллиота, хочет познакомиться с Джоном. Джон был в таком хорошем настроении, что против обыкновения согласился пообедать с ним. Назначили дату. Эллиот с Дейвидом должны были приехать за нами около полудня и взять Джона, Арлин и меня в ближайший ресторан. я напомнила, что в тот вечер у нас была запись, но Джон болезненно воспринял мысль о том, чтобы отложить встречу. Он не хотел, чтобы Кассиди подумал, что он недружелюбен, и не смотря на запись решил пойти.

За полчаса до их приезда позвонила Йоко. В тот вечер у нее была премьера в Кенниз Каставейз, и она хотела обсудить с Джоном ряд вопросов. Они разговаривали очень долго. Убежденная, что в прессе о ней будет много отзывов, Йоко вновь и вновь напоминала Джону, что если ее спросят, почему она выступает без него, она скажет, что выкинула его.

Мне стало не по себе, и мы с Арлин вышли прогуляться. В это время подъехал автомобиль, из которого вышел Эллиот, за ним – Дейвид Кассиди. Мы познакомились, и я повела Дейвида в дом к Джону. Как только тот увидел Кассиди, он сразу принял облик "публичного Джона" и обрушил на эту телезвезду каскад остроумия и мудрости.

Немного поболтав, мы отправились в итальянский ресторан на бульваре Сансет. В течение всего обеда разговор не умолкал, за исключением одного момента, когда к столу подошла женщина и попросила у Кассиди автограф. Джона, похоже, это не задело.

Назад к оглавлению